Хорошо или правильно (Культура речи)
Шрифт:
Вот случайно попавшая мне под руку газета:
Сказано:
Девять лет назад, когда Цимлянская фабрика начинала осваивать выпуск ковров, их было изготовлено за год 32 000 метров. Ныне производство ковров превысит 800 000 метров.
Почему бы не сказать?
Девять лет назад, когда Цимлянская фабрика только начала ткать ковры, их за год выткали 32 000 метров. Теперь их выпустят больше 800 000 метров.
В первом столбце сообщение написано газетно-бюрократическим
Чем же объяснить, что такой казенный жаргон, каким выражались некогда писари, заводя в Миргородском поветовом суде дело о назывании Иваном Довгочхуном Ивана Перерепенка гусаком, существует и в наши дни?
Ну, его «дожитие» в канцеляриях объясняется тем, что «административные органы» искони веков стремились внедрять в свои документы как можно больше стереотипных, неизменных сочетаний слов, работавших как строго обусловленные формулы. Так было удобнее вести ведомственную переписку, в которой очень важно не допустить произвольного толкования сказанного. Существенно было еще и соблюдение норм чинопочитания: с «казенным домом» полагалось говорить особо утвержденным языком, с частным лицом — совершенно по-иному. «На усмотрение Вашего Превосходительства…», «Прошу зависящих (в смысле „зависящих от вас“) распоряжений…», «Ходатайствую о…» (вместо «прошу»), «Приказывается вам, М[илостивый] Г[осударь]!»…
В тех бумагах, которые с таким вкусом переписывал идеальным почерком Акакий Башмачкин, подобные словосочетания имели если не смысл, то видимость смысла, подобно сложно разработанной системе придворных поклонов и книксенов. Но из канцелярского языка его формулы имели давнюю тенденцию проникать в язык общий.
А. И. Герцен, приводя смешные выдержки из газеты «Северная пчела» (50-е годы XIX века): «Его высочество принц… и принцесса пожаловали Иенскому Университету бюсты Фихте, Шеллинга и Гегеля», издевается над этим напыщенным «пожаловали» и вспоминает старика лакея своего отца:
«Покойник учил мальчишек „пчелиному“ языку и, таская иногда за волосы, приговаривал: „А ты, мужик, знай: я тебе даю, а барин изволит тебя жаловать; ты — ешь, а барин изволит кушать; ты спишь, щенок, а барин изволит почивать“».
Вот так давно канцелярские подхалимские тонкости обращения не только уже выработались, но и переползали из языка «присутствий» в общий русский язык, нарушая свободу и чистоту обиходной русской речи.
Кстати, и сегодня многие ошибаются в употреблении глаголов «есть» и «кушать». Не следует говорить «кушаю, кушаем» про самого себя; здесь обязательно простое «есть», не содержащее в себе решительно никакого оттенка грубости, как чудится некоторым. Можно, но отнюдь не желательно употреблять глагол «кушать» в других лицах, и там вполне прилично обойтись нейтральным: «вы едите? а ты ешь раков?» — и т. д. А всего лучше просто исключить это жантильное, лакейское словечко из своего языка. А то получится, как у Ипполита Ипполитыча А. П. Чехова: «Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овес и сено…»
В наши дни довольно многие «осторожно-бюрократические» выражения и обороты внедряются в речь из ложной боязни «выразиться» по-уличному, «сказать
Существует разновидность канцелярского жаргона, когда при наличии чисто русских слов употребляют вместо них варваризмы, слова иностранные. Очень часто неуместно употреблять слово «пакт», когда можно сказать «соглашение»; незачем каждое совещание называть обязательно симпозиумом или конференцией.
Еще хуже бывает, когда употребляют нерусские слова, плохо разумея их точное значение: «Пока я ходила, очередь сильно пролонгировалась…» Услышишь такое и вспомнишь сердитое замечание Льва Толстого:
«Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значение которого он не может объяснить, лишается права писать и получает 100 ударов розгой».
Сказано сурово, но не только по отношению к писателям — каждому из нас надо помнить, что следует пускать в ход только самые простые, без всяких вычур, без брезгливой осторожности, но и без стремления «выкаблучить словечко позаковыристей», русские слова.
Не так:
«Кульминацией увлекательного праздника стало театрализованное представление…»
«Зрители стали свидетелями торжественного свадебного ритуала…»
А так:
«Самым главным в веселом празднике оказался спектакль на открытом воздухе…»
«Народ увидел, как торжественно „игрались“ в древней Латвии свадьбы…»
Подумайте сами: делятся ли праздники на «увлекательные» и «неувлекательные»? Бывают ли «не театрализованные представления»? Приятно ли звучит тут многим непонятное слово «кульминация» (по-латыни оно означает просто «подъем»). Наконец, разве зрителей кто-либо «допрашивал» о свадьбе, что их понадобилось именовать «свидетелями»? Тем более что каждый «зритель» уже сам по себе «свидетель»…
Оговорюсь: не следует вовсе запрещать канцелярские термины и обороты. В учрежденческих бумажках они, может быть, и не мешают, а помогают пониманию их содержания… Да и в обиходной речи почему не применить иной раз в насмешку или в шутку тот или другой канцеляризм: «А засим разрешите облобызать вашу ручку…» Прозвали же когда-то черносотенную газету «Новое время» чисто канцелярским (оно стало уже и лакейским) выражением: «Чего изволите?» — да ведь как оно к ней прилипло!
Но в целом канцеляризация обиходной и литературной речи является одной из самых неприятных ее болезней. Культуре речи она прямо противоположна. Она — заразительна: я не поручусь, что и в этой моей книжке не попались отдельные канцеляризмы, Давайте следить за собой, чтобы их избегать.
Штампами мы зовем разные приборы, неизменные по форме и дающие множество одинаковых отпечатков.
У языко- и литературоведов «штамп» — оборот речи или словечко, бывшее когда-то новеньким и блестящим, как только что выпущенная монета, а затем повторенное сто тысяч раз и ставшее захватанным, «как стертый пятак». Слово «мороз» — отличное русское слово. Выражение «мороз крепчает», казалось бы, нельзя ни в чем упрекнуть. Но вот у А. Чехова провинциальная дамочка от нечего делать пишет скучнейшие романы; чаще всего они начинаются так: «Мороз крепчал».