Хоровод нищих
Шрифт:
– Сотни достаточно?
– Даже многовато. Я ведь проработал всего пять часов.
– Знаю. Ну вот держите.
– Это, безусловно, много…
– Берите, берите. Обычно я авансов не даю, но поскольку вы производите впечатление весьма знающего человека да и нейти сказала, что работа шла хорошо…
Несмотря на возражения Йере, Кахилус вложил в ладонь своего помощника банкноту в сто марок. Йере схватил шляпу и трость. Кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, он направился к выходу. Как только его подошвы коснулись тротуара, он почувствовал непреодолимое желание петь. Секунду он постоял возле двери часового заведения и поверил в провидение.
Кахилус был тоже доволен. Он попросил продавщицу заказать чашечку кофе и выразил свои мысли следующим образом:
– В этом человеке чувствуется, так сказать, культура. Да и дело наше знает.
Продавщица не выразила ни согласия, ни отрицания. А Кахилус продолжал:
– Он, видимо, и не женат?
– Кольца я, во всяком случае, не видела…
– Кольца меня не беспокоят! Но… Как его фамилия?
– Суомалайнен.
– Да-да. И вообще покладистый человек. Не умничает, не скандалит. Любит мир, как Иварсен 6 , и перед ним открыто будущее.
6
Профессор Иварсен – финский пацифист и видный участник борьбы за мир.
Теплый летний вечер смотрит с отцовским пониманием на будущую жизнь Денатуратной. Малышку Лехтинена с его мандолиной водворили на место, и настроение упало на две октавы ниже.
На тесном дворе Гармоники копошатся полторы дюжины грязных оборванных ребятишек. В их глазах полыхает летняя беспечность и скрытый страх, что их отправят спать. Они не испытывают тех огромных забот о пропитании, которые тенью падают на духовный мир их родителей. Для их радостного настроения достаточно и маленьких кладов со свалки: пустых консервных банок, выброшенных кастрюль– и осколков от горшков, на которых они наигрывают модные мелодии. Их мир ограничен и мал, в нем царят безмятежное счастье и цыпки на ногах.
Аманда Мяхкие, стоя у открытого окна, наблюдала за малышами. В ее глазах притаилась тайная материнская тоска. Вечер принес с собой чувство одиночества, и в такие моменты она ощущала себя обездоленной, словно дерево, выросшее на пустыре. Коллективный кот Гармоники, послушный и тишайший Хатикакис, мурлычет, разлегшись на столе рядом с женщиной. Аманда гладит бархатную шерсть котяры и следит за представлением во дворе. Каждый малыш играет свою роль. Рука женщины замирает на голове кота, и ее пальцы причесывают у него за ушами. Инстинктивное движение руки вызывает чувство, в котором присутствует смирение и отказ от желаний и борьбы.
Днем между Амандой и Импи-Леной произошла стычка. Аманда слышала «утреннюю молитву» Суомалайненов и сразу же, как только мужчины отправились в город, поспешила наверх с намерением высказать свое недовольство нарушением тишины и спокойствия в доме.
– Пожалуй, мы пошумели немного, – согласилась Импи-Лена.
– Я не имею в виду небольшой шум, такое ощущение, что здесь завели домашних животных – собак или лошадей.
– Кроме клопов у нас никого нет, да и те заползли из комнаты хозяйки, – спокойно ответила Импи-Лена, в ее голосе отсутствовало даже подобие нежности.
– Что за острый
– Не люблю вмешиваться в семейные дела других.
– Я хозяйка этого дома и имею право спросить, кто здесь так орал.
– А у меня есть право сказать: убирайся отсюда!
– У служанки нет никаких прав…
– А у меня есть!
– Что у тебя есть? Аппетитная задница да толстые ляжки.
– Поосторожней с выражениями!
Импи-Лена подошла вплотную к владелице Гармоники и прошипела:
– Господин Суомалайнен на тебе никогда не женится, как бы ты ему ни вешалась на шею. Он пьяниц не переносит.
– Кто это пьяница и кто это вешается на шею?
– Ты!
– Врешь! Смотри, подам на тебя в суд, и тебя обвинят во внебрачной связи.
– В чем? Нет у нас никакой связи. Тебе это хорошо известно.
– Вот балда… Не знает даже, что такое шуры-муры… Руки Импи-Лены сжались в кулак, и в ее мощных мышцах сосредоточилась сила троих женщин. Она вцепилась в волосы хозяйки, уставилась в ее глаза и тихо произнесла:
– Мяхкие… Этот плод не по твоим зубам! Если ты сейчас же…
Импи-Лена выпустила всклокоченные волосы своей противницы, схватила табуретку и запыхтела. Аманда попятилась, затряслась от страха и выскочила в переднюю, где собрались жильцы дома послушать перебранку.
– Убирайтесь, или вас выбросят! – оскорбленно завизжала она. – Мне не нужны волостные иждивенцы.
Она скрылась в своей комнате и, задохнувшись от злости, стукнула кулаком о кулак. Мяхкие не была знакома с излюбленным афоризмом Еремиаса Суомалайнена: никогда не забывай о достоинстве, ибо только достоинство отличает человека от других живых существ…
Постепенно бушевавшая вовсю энергия Аманды сошла на нет. Она бросилась на постель и попыталась смыть слезами испытанное унижение. Только сейчас до нее дошло, что вожделенный плод ей не по зубам. Но побороться за него следует.
Вечер уже полностью вступил в свои права, но воздух еще сохранял удушливое тепло. Толпа ребятишек, резвившихся во дворе, уменьшилась и насчитывала не более полудюжины. Остальных позвали или увели домой.
Аманда снова сидела у окна, освещенного последними отблесками прячущегося за горизонтом солнца. Она гладила спинку Хатикакиса, переживая пустоту своей жизни. Что-то сломалось, что-то исчезло. У нее появилось сомнение в том, что она является хозяйкой своего дома. Аманда сидела босиком и не замечала непроизвольных движений шишковатого большого пальца правой ноги. Только когда под ноготь вонзилась вызвавшая боль заноза, она обнаружила, что царапала пальцем по щели, образовавшейся в обоях. Мяхкие со злостью столкнула кота на пол и принялась извлекать занозу. На том закончились ее душевные муки, а боль под сердцем переместилась под ноготь большого пальца.
Хатикакис, не проявляя, впрочем, ни малейшего цинизма, попытался опрудить икру ноги хозяйки.
У Суомалайненов этим вечером настроение также было унылым. Еремиас получил место в фотографии, которая занималась увеличением портретов, но сейчас уже был готов передать его любому другому. Более одиннадцати часов он нарушал домашний покой граждан, но охотников увеличить собственную фотографию так и не нашел. По мнению Еремиаса, это свидетельствовало о скудности эмоций, отсутствии благоразумия и излишней скромности народа Финляндии. И все же он в какой-то степени был доволен результатами истекшего дня: его всюду встречали любезно и приглашали приходить снова. Только в одном доме ему ответили грубо: