Хосров и Ширин
Шрифт:
О происхождении Шебдиза
И вот о чем ему там рассказал монах,
Слов жемчуга сверля в струящихся речах:
«Вблизи монастыря находится пещера.
В ней камень схож с конем; того же он размера.
В дни зрелых фиников спешит из Ремгеле
Сюда кобыла. Ждет — зачнет она во мгле.
Она, свершив свой путь, в полуночную пору
В пещерный лезет
И к камню черному в ней страстный жар горит.
Трепещет, бурная, и трется о гранит.
Ей волею творца от камня ждать приплода.
Что дивного? Творцу подчинена природа.
А конь, что здесь зачат, — всего быстрее он,
Свой взмах у ветра взяв, а скорость — у времен».
Так был зачат Шебдиз. Уж камня нету ныне.
Исчез и монастырь, как легкий прах в пустыне.
Вершины Анхарак скатилась голова,
У ног ее легла; тут не видна трава.
В одеждах сумрачных по златоцветным взгорьям
Каменьев черный рой сидит, сраженный горем.
И небо в пьяный жар от стонов их пришло,
Об их кремнистый стан разбив свое стекло.
Был роком черный рой отчаянью завещан.
Не заросли окрест — одни провалы трещин.
У бога множество есть назидании; тут
Он внятно говорит: «Узрите страшный суд!»
Столетий нескольких, быть может, приговоры
Способны повергать взгордившиеся горы.
Ты ж, глиняный ломоть, замешанный водой,
Все алчешь вечности в кичливости пустой!
О Низами, вернись к забытому рассказу,
Чтоб в будущем о нем не забывать ни разу.
Шапур в первый раз показывает Ширин изображение Хосрова
Когда ночных кудрей раскинулся поток,
А жаркий светоч дня сгорел, как мотылек,
И черною доской, промолвив: «Нарды бросьте!»,
Закрыли желтые сверкающие кости,
Всплыл яркий Муштари, держа в руках указ:
«Шах — выбрался из пут, Шапуру — добрый час».
И вот в монастыре передохнул немного
Шапур прославленный: трудна была дорога.
И старцам, знающим небес круговорот,
Шапур почтительный вопросы задает.
Не скажут ли они, куда пойдет походом
С зарей красавиц рой, к каким лугам и водам?
Велеречивые сказали старики:
«Для неги дивных жен места недалеки.
Под грузною горой, там, на дремучих скатах,
Есть луг, укрывшийся меж зарослей
И кипарисов рой сберется на лужок,
Лишь их проснувшийся овеет ветерок».
Шапур, опередить стремясь кумиры эти,
Свой пояс затянул, проснувшись на рассвете.
И ринулся он в лес, что вкруг лужайки рос,
Чтоб с россыпью сойтись багряных этих роз.
Взяв листик худжесте, руки движеньем самым
Скупым хосровов лик он набросал каламом.
Рисунок довершил и в сладостную тень
Его он поместил, вложив в щербатый пень.
И будто бы пери, унесся он отсюда.
И вот пери сошлись, они чудесней чуда.
Со смехом на лужке они уселись в круг,
То вязь плетя из роз, то заплетая бук,
То выжимая сок из розы ручкой гибкой,
Сияя сахарной и розовой улыбкой.
И нежит их сердца сок виноградных лоз,
И розы клонятся к охапкам нежных роз.
И, зная, что лужок чужим запретен взорам,
В хмельной пустились пляс, живым сплетясь узором.
Меж сладкоустых лиц Ширин прельщала взгляд,
Сияя, как луна меж блещущих Плеяд.
Подруг любимых чтя, Ширин запировала,
Сама пила вино и милым пить давала.
Прекрасная, гордясь, что лик ее — луна,
Глядит, — и худжесте увидела она.
Промолвила Ширин: «Рисунок мне подайте,
Кто начертал его? Скажите, не скрывайте».
Рисунок подали. Красавица над ним
Склонилась; время шло… весь мир ей стал незрим.
Она от милых черт отвлечь свой дух не в силах,
Но и не должно ей тех черт касаться милых.
И каждый взгляд пьянит, он — что глоток вина.
За чашей чашу пьет в беспамятстве она.
Рисунок видела — и сердце в ней слабело,
А прятали его — искала оробело.
И стражи поняли, признав свою вину:
Ширин прекрасная окажется в плену.
И в клочья рвут они утонченный рисунок:
Бледнит китайский он законченный рисунок.
И говорят они, поспешно клочья скрыв:
«Поверь, его унес какой-то здешний див.
Тут властвует пери! С лужайки — быстрым бегом,
Вставайте! Новый луг отыщем нашим негам».
Сия кадильница в них бросила огонь,
И окурились все, как бы от злых погонь,
И, дымом от огня затмив звезду несчастий,