Хождение по мукам (книга 2)

Толстой Алексей Николаевич

Проходя мимо Кати, он нагнулся, тронул ее за плечо.

– Ай, девка... Не горюй, не обидим... Бери узелок, шагай рядом со мной вне строя.

С узелком в руке, опустив платочек до бровей, Катя шла по ровной степи. Парень с вихром шагал по левую сторону от нее, поглядывая через плечо на молчаливую кучу уныло бредущих пленных. Он тихо посвистывал сквозь зубы.

– Вы кто ж такая, откуда?
– спросил он Катю. Она не ответила, отвернулась. Теперь у нее не было ни страха, ни волнения, только безразличие, - все казалось ей как в полусне. Парень опять спросил про то же.

–

Значит, не желаете себя унижать, разговаривать с бандитом. Очень жаль, дамочка. Только барскую спесь надо бы сбавить, - не те времена...

Обернувшись, вдруг он сорвал с плеча винтовку, зло крикнул какой-то неясной фигуре, ковылявшей в стороне от пленных:

– Эй, сволочь, - отстаешь... Стрелять буду!

Фигура поспешно кинулась в толпу. Он удовлетворенно усмехнулся.

– А куда ему бежать, дураку?.. По видимости - оправиться хотел. Вот такие дела, дамочка... Не желаете говорить, а молчать-то - страшнее... Не бойтесь, я не пьяный. Я пьяный - молчалив... Нехорош... Познакомимся, - он подкинул два пальца к козырьку, - Мишка Соломин. Дезертир Красной Армии... Скорее всего - бандит по своей природе, надо понимать. Злодей. Тут вы не ошиблись...

– Куда мы идем?
– спросила Катя.

– В село, в штаб полка. Проверят вас, опросят, кое-кого носом в землю, некоторых отпустят. Вам, как молодой женщине, бояться нечего... Кроме того, я с вами.

– Вас-то, я вижу, и надо больше всех бояться, - сказала Катя, мельком покосившись на своего спутника, Она не ждала, что эти слова так обожгут его. Он весь вытянулся, вздохнул порывисто через ноздри, - длинное лицо его сморщилось, бледное от света звезд. "Сука", - прошептал он. Шли молча. Мишка на ходу свернул собачью ногу, закурил.

– Хоть и будете отпираться, я знаю, кто вы. Из офицерского сословия.

– Да, - сказала Катя.

– Муж, конечно, в белых бандах.

– Да... Мой муж убит...

– Не поручусь, что не моя пуля его хлопнула...

Он показал зубы. Катя быстро взглянула, споткнулась. Мишка поддержал ее под локоть. Она освободила руку, покачала головой.

– Я же с кавказского фронта... Здесь только четыре недели, все время с белобандитами воевал. Из этой винтовки не одну пулю вогнал в голубые косточки...

Катя опять затрясла головой. Он некоторое время шел молча, потом засмеялся:

– Ну, и влипли же мы в переплет под станицей Уманьской. От нашего Варнавского полка пух остался. Комиссара Соколовского убили, командир полка Сапожников ушел прямо с горстью бойцов, все израненные... А я дернул через германский фронт к батьке. Здесь веселей. Над душой никто не стоит, - народная армия. Партизане мы, дамочка, а не бандиты. Командиров выбираем сами... Скидываем сами: взял наган и хлопнул... Один и есть над нами, батько... Вы думаете, поезд ограбили, так это все в шинках пропьем? Ничего подобного. Все добро - в штаб. Оттуда - распределение. Одно - крестьянам, одно - армии. Поезда - это наше интендантство. А мы, - народная армия, значит, сам народ, - в состоянии войны с Германией. Вот как вопрос поставлен. Помещиков вырезаем. Стражники, гетманские офицеры - лучше нам не попадайся, уничтожаем холодным оружием. Мелкие отряды австрийцев и германцев оттесняем к Екатеринославу.

Вот какие мы бандиты.

Звездам в степи, казалось, не было конца. В одном краю, там, куда шли, небо чуть начало зеленеть. Катя все чаще спотыкалась, сдержанно вздыхала. А Мишке хоть бы что, как с гуся вода, - шел бы и шел с винтовкой за плечами тысячу верст. Катина забота теперь была об одном: не показать, что ослабела, чтобы этот свистун и хвастун не начал ее жалеть...

– Все вы хороши!
– Она остановилась, поправила платок, чтобы передохнуть, и опять пошла по полыни, по сусликовым норам.
– Роди вам сыновей, чтобы их убивали. Нельзя убивать, вот и весь сказ.

– Эту песню мы слыхали. Эта песня бабья, старинная, - сказал Мишка, ни минуты не думая.
– Наш комиссар, бывало, так на это: "Глядите с классовой точки зрения..." Ты прикладываешься из винтовки, и перед тобой - не человек, а классовый факт. Понятно? Жалость тут ни при чем и даже - чистая контрреволюция. Есть другой вопрос, голубка...

Странно вдруг изменился голос у него - глуховатый, будто он сам слушал свои слова:

– Не вечно мне крутиться с винтовкой по фронтам. Говорят, Мишка пропитая душа, алкоголик, туда ему к черту дорога, - в овраг. Верно, да не совсем... Умирать скоро не собираюсь, и даже очень не хочу... Эта пуля, которая меня убьет, еще не отлита.

Он отмахнул вихор со лба:

– Что такое теперь человек - шинель да винтовка? Нет, это не так... Я бы черт знает чего хотел! Да вот - сам не знаю чего... Станешь думать: ну, воз денег? Нет. Во мне человек страдает... Тем более такое время революция, гражданская война. Сбиваю ноги, от стужи, от ран страдаю - для своего класса, сознательно... В марте месяце пришлось в сторожевом охранении лежать полдня в проруби под пулеметным огнем... Выходит, я герой перед фронтом? А перед собой - втихомолку - кто ты? Налился алкоголем и, в безрассудочном гневе на себя, вытаскиваешь нож из-за голенища...

Мишка снова весь вытянулся, вдыхая ночную свежесть. Лицо его казалось печальным, почти женственным. Руки он глубоко засунул в карманы шинели и говорил уже не Кате, а будто какой-то тени, летевшей перед ним:

– Знаю, слышал, - просвещение... У меня ум дикий. Мои дети будут просвещенные. А я сейчас какой есть - злодей... Это моя смерть... Про интеллигентных пишут романы. Ах, как много интересных слов. А почему про меня не написать роман? Вы думаете, только интеллигентные с ума сходят? Я во сне крик слышу... Просыпаюсь, - и во второй бы раз убил...

Из темноты наскакали всадники, крича еще издалека: "Стой, стой..." Мишка сорвал винтовку. "Стой, так твою мать! Своих не узнаешь!.." Оставив Катю, он пошел к всадникам и долго о чем-то совещался.

Пленные стояли, тревожно перешептывались. Катя села на землю, опустила лицо в колени. С востока, где яснее зеленел рассвет, тянуло сыростью, дымком кизяка, домовитым запахом деревни.

Звезды этой нескончаемой ночи начали блекнуть, исчезать. Снова пришлось подняться и идти. Скоро забрехали собаки, показались ометы, журавли колодцев, крыши села. Проступили на лугу комьями снега спящие гуси. Коралловая заря отразилась в плоском озерце. Мишка подошел, нахмурясь: