Хождение по мукам (книга 2)
Шрифт:
– Ну, и что же?– спрашивали на полке, давясь со смеха.– Ну, и как же вы?
Напротив Даши, между озабоченных и молчаливых женщин, сидел одноглазый, худой, с висячими усами и щетинистым подбородком крестьянин в соломенной шляпе, Рубашка его, сшитая из мешка, была завязана на шее тесемочкой. На поясе висели расческа и огрызок чернильного карандаша, за пазухой лежали какие-то бумаги.
Даша не следила в первое время за разговором. Но то, что рассказывал одноглазый, было, видимо, очень занимательно. Понемногу со всех лавок повернулись к нему головы, в вагоне стало тише. Фронтовик с винтовкой сказал уверенно:
– Ну да, я вас понял, вы, словом, - партизане, махновцы.
Одноглазый несколько помолчал, хитро улыбаясь в усы:
– Слыхали вы, братишечки, да не тот звон.– Проведя ребром заскорузлой руки под усами, он согнал усмешку и сказал с некоторой даже торжественностью: - Это организация кулацкая. Махно... Оперирует он в Екатеринославщине. Там, что ни двор, -
– Ну, и что же вы?– спросила веселая голова.
– Район наших действий Черниговщина, по-русскому - Черниговская губерния, и северные волости Нежинщины. Понятно? И мы - коммунисты. Для нас, что немец, что пан помещик, что гетманские гайдамаки, что свой деревенский кулак - одна каша... Выходит, поэтому - мешать нас с махновцами нельзя. Понятно?
– Ну да, поняли, не дураки, ты дальше-то рассказывай.
– А дальше рассказывать так... После этого сражения с немцами мы пали духом. Отступили в Кошелевские леса, забрались в такие заросли, где одни волки водились. Отдохнули немного. Стали к нам сбегаться людишки из соседних деревень. Жить, говорят, нельзя. Немцы серьезно взялись очищать округу от партизан. А в подмогу немцам - гайдамаки: что ни день, влетают в село, и по доносам кулаков - порка. От этих рассказов наших ребят такая злоба разбирала - дышать печем. А к этому времени подошел еще один отряд. Собралась в лесу целая армия, человек триста пятьдесят. Выбрали начальника группы, - веркиевского партизана прапорщика Голту. Стали думать, в каком направлении развить дальнейшие операции, и решили взять под наблюдение Десну, а по Десне перевозилось к немцам военное снаряжение. Пошли. Выбрали местечки, где пароходы проходили у самого берега. Засели...
– Ух ты, ну и как же?– спросила голова с полки.
– А вот так же. Подходит пароход. "Стой!" - раздается в передней цепи. Капитан не исполнил приказания, - залп. Пароход, натурально, - к берегу. Мы сейчас же на палубу; поставили часовых, - и проверка документов.
– Как полагается, - сказал фронтовик.
– На пароходе груз - седла и сбруя. Везут их два полковника, один совсем ветхий, другой - бравый, молодой. Кроме того, груз медикаментов. А это нам и нужно. Стою на палубе, проверяю документы; смотрю, подходят коммунисты Петр и Иван Петровские, из Бородянщины. Я сразу догадался, не подал виду, что с ними знаком. Обошелся официально, строго: "Ваши документы..." Петровский подает мне паспорт и с ним записку на папиросной бумаге: "Товарищ Пьявка, я уезжаю с братом из Чернигова, еду в Россию, и прошу вас, - ведите себя по отношению к нам беспощадно, чтобы не обратить внимания окружающих, потому что вокруг - шпики..." Хорошо... Проверив документы, разгрузили сбрую, седла, аптеку, а также пятнадцать ящиков вина для подкрепления наших раненых. Надо отдать справедливость пароходному врачу: вел себя геройски. "Не могу, кричит, отдать аптеки, это противоречит всем законам и, между прочим, международному трактату". Наш ответ был короткий: "У нас у самих раненые, - значит, не международные, а человеческие трактаты требуют: давай аптеку!.." Арестовали десять человек офицеров, сняли их на берег, а пароход отпустили. Тут же на берегу старый полковник стал плакать, проситься, чтобы не убивали, припомнил свои военные заслуги. Ну, мы подумали: "Куда его трогать, он и так сам скоро помрет". Отпустили под давлением великодушия. Он и мотанул в лес...
Голова на полке залилась радостным хохотом. Кривой подождал, когда отсмеются.
– Другой, чиновник воинского начальника, произвел на нас хорошее впечатление, бойко отвечал на все вопросы, вел себя непринужденно, мы его тоже отпустили... Остальных увели в лес... Там расстреляли за то, что никто из них не хотел говорить...
Даша глядела, не дыша, на кривого. Лицо его было спокойное, горько-морщинистое. Единственный глаз, видавший виды, сизый, с мелким зрачком, задумчиво следил за бегущими соснами. Спустя некоторое время кривой продолжал рассказ:
– Недолго пришлось посидеть на Десне - немцы нас обошли, и мы отступили на Дроздовские леса. Трофеи раздали крестьянам; вина, правда, пропустили по кружке, но остальное отдали в больницу. Левее нас в это время орудовал Крапивянский с крупным отрядом, правее - Маруня. Нашей соединенной задачей было - подобраться к Чернигову, захватить его с налета. Была бы у нас хорошая связь между отрядами... Связи настоящей не было, - и мы опоздали. Немцы что ни день гонят войска, артиллерию, кавалерию. Очень им досадило наше существование. Только они уйдут, скажем, из села, - в селе сейчас же организуется ревком, - и парочку кулаков - на осину... Тут меня послали в отряд Маруни за деньгами, - нужны были до зарезу... За продукты мы уплачивали населению наличностью, мародерство у нас запрещалось под страхом смертной казни. Сел я на дрожки, поехал в Кошелевские леса. Здесь мы с Маруней поговорили о своих делах, получил я от него тысячу рублей керенками, еду обратно... Около деревни Жуковки, - только я в лощину спустился, - налетают на меня двое верховых, дозорные жуковского ревкома. "Куда ты - немцы!.." - "Где?" - "Да уж к Жуковке подходят". Я - назад... Лошадь - в кусты, слез
– Втроем против колонны - тяжело, - сказал фронтовик.
– То-то, что тяжело. И решили мы попугать только немцев. Поползли под прикрытием ржи. Видим: так вот - Жуковка, а отсюда, из лесочка, выходит колонна, человек двести, две пушки и обоз, и ближе к нам - конный разъезд. Видно, слава про партизан хорошо прогремела, что даже артиллерию на нас послали. Залегли мы в огородах. Настроение превосходное - заранее смеемся. Вот уже разъезд в пятидесяти шагах. Я командую: "Батальон - пли!" Залп, другой... Одна лошадь кувырком, немец полез в крапиву. А мы - пли! Затворами стучим, шум, грохот...
У головы на полке даже глаза запрыгали - зажал рукой рот, чтобы не заржать, не пропустить слова. Фронтовик довольно усмехался.
– Разъезд ускакал к колонне, немцы сейчас же развернулись, выслали цепи, пошли в наступление по всей форме. Орудия - долой с передков, да как ахнут из трехдюймовок по огородам, а там бабы перекапывали картошку... Взрыв, земля кверху. Бабы наши... (Кривой ногтем сдвинул шляпу на ухо, не мог - усмехнулся. Голова на полке прыснула.) Бабы наши с огородов - как куры, кто куда... А немцы беглым шагом подходят к селу... Тут я говорю: "Ребята, пошутили, давай тягу". Поползли мы опять через рожь - в овраг, я сел на дрожки и без приключений уехал в Дроздовский лес. Жуковцы потом рассказывали: "Подошли, говорят, немцы, к огородам, к самым плетням, да как крикнут: "Ура"... А за плетнями - нет никого. Те, кто это видел, со смеху, говорят, легли. Немцы Жуковку заняли, ни ревкомцев, ни партизан там не нашли, объявили село на военном положении. Дня через два к нам в Дроздовский лес поступило донесение, что в Жуковку вошел большой германский обоз с огневым снаряжением. А нам патроны дороже всего... Стали мы судить, рядить, у ребят разгорелись аппетиты, решили наступить на Жуковку и огневое снаряжение отбить. Нас собралось человек сто. Из них тридцать бойцов послали на шлях, чтобы в случае удачи преградить немцам отступление на Чернигов. Остальные - колонной - пошли на Жуковку. В сумерки подползли, залегли в жите, около села и выслали семь человек в разведку, чтобы они высмотрели все расположение, сообщили нам, и ночью мы сделаем неожиданный налет. Лежали мы безо всякого шума, курить запрещено. Моросил дождь, спать хочется, сыро... Ждем-ждем, стало светать. Никакого движения. Что такое? Смотрим, уж бабы начали выгонять скот в поле. И тут эти голубчики, наши разведчики, ползут - семеро... Оказывается, они, проклятые, дойдя до мельницы, прилегли отдохнуть, да так и проспали всю ночь, покуда бабы не набрели на них со скотом. Наступление, конечно, сорвано... Нас взяла такая обида, что прямо-таки места себе не находили. Нужно было творить суд и расправу над разведчиками. Единогласно решили их расстрелять. Но тут они начали плакать, просить пощады и вполне сознали свою вину. Хлопцы были молодые, упущение в первый раз... И мы решили их простить. Но предложили искупить вину в первом бою.
– Когда и простить ведь нужно, - сказал фронтовик.
– Да... стали совещаться. Что же: не взяли Жуковку ночью, - возьмем ее днем. Операция серьезная, ребята понимали, на что идут. Рассыпались реденько, ждем - вот-вот застучат пулеметы, не ползем, а прямо чешем на карачках...
– Гыы!– сверху, с лавки.
– А навстречу нам, вместо немцев, - бабы с лукошками: пошли по ягоду, день был праздничный. И подняли нас на смех: опоздали, говорят, германский обоз часа два, как ушел по куликовскому шляху. Тут мы единодушно решили догнать немцев, - хоть всем лечь в бою. Захватили с собой для самоокапывания лопаты; бабы нам блинов, пирогов нанесли. Выступили. И увязалась за нами такая масса народа, - больше конечно, из любопытства, целая армия. Вот что мы сделали: роздали мужикам, бабам колья и построились двумя цепями, поставили человека от человека шагов на двадцать с таким расчетом, чтобы один был вооруженный, другой с палкой, с колом, для видимого устрашения. Растянулись верст на пять. Я отобрал пятнадцать бойцов, между ними этих наших горе-разведчиков, и взял двух нами же мобилизованных офицеров, явных контрреволюционеров, но их предупредил, чтобы оправдали доверие и тем спасли свою жизнь. Забежали мы этой группой вперед германского обоза на шлях... И завязалось, братцы мои, сражение не на один день и не на два... (Он нехотя махнул рукой.)
– Как же так?– спросил фронтовик.
– А так... Я с группой пропустил колонну и налетел на хвост, на обоз. Отбили телег двадцать со снаряжением. Живо пополнили сумки патронами, роздали мужикам, - кому успели, - винтовки и продолжаем наступать на колонну. Мы думаем, что мы ее окружили, а оказалось, немцы нас окружили: по трем шляхам двигались к этому месту все части оружия... Разбились мы на мелкие группы, забрались в канавы. Наше счастье, что немцы развивали операцию по всем правилам большого сражения, а то бы никто не ушел... Из партизан вот я да, пожалуй, человек десять и остались живые. Дрались, покуда были патроны. И тут решили, что нам тут не дышать, надо пробираться за Десну, в нейтральную зону, в Россию. Я спрятал винтовку и под видом военнопленного направился в Новгород-Северский.