Хождение по мукам (книга 3)
Шрифт:
Он шлепнул себя ладонью по глазам так, что фуражка съехала на затылок.
– Хотел по этому поводу сделать сообщение человечеству - никак не меньшей-аудитории, - сообщение исключительно злое, и не для пользы, - к черту ее, - а для зла... Но рукописи нет, не написал еще... Извиняюсь...
Было уже темно. По горизонту разгорались пожары, дымно-багровые зарева вскидывались все выше и шире, в особенности на юге, в стороне Сарепты. Горели хутора, освещая путь быстро наступающему врагу. Телегин слушал теперь одним ухом, - далеко, прямо на западе, как будто змеи высовывали светящиеся
Сергей Сергеевич, упрямо не желая замечать всей этой иллюминации, говорил вздрагивающим голосом, от которого Ивана Ильича нет-нет да продирали мурашки.
– Или мы живем только для того, чтобы есть? Тогда пускай пуля размозжит мне башку, и мой мозг, который я совершенно ошибочно считал равновеликим всей вселенной, разлетится, как пузырь из мыльной пены... Жизнь, видишь ли, это цикл углерода, плюс цикл азота, плюс еще какой-то дряни... Из молекул простых создаются сложные, очень сложные, затем - ужасно сложные... Затем - крак! Углерод, азот и прочая дрянь начинают распадаться до простейшего состояния. И все. И все, Ванька... При чем же тут революция?
– Что ты несешь, Сергей Сергеевич? Революция именно и поднимает человека над обыденщиной...
– Оставь меня в покое! Да я и не с тобой разговариваю, много ты понимаешь в революции. Она кончена... Она раздавлена, - гляди вперед носа... Советская Россия уже сейчас - в пределах до Ивана Грозного... Скоро все дороги будут белы от костей... И будут торжествовать циклы углерода и азота - вот те самые, что придут сюда утром на конях...
Телегин молчал, стоя прямо, руки за спиной, - в темноте трудно было разобрать его лицо, красноватое от зарева.
– Иван... Жить стоит только ради фантастического будущего, великой и окончательной свободы, когда каждому человеку никто и ничто не мешает сознавать себя равновеликим всей вселенной... Сколько вечеров мы разговаривали об этом с моими ребятами! Звезды были над нами те же, что при великом Гомере. Костры горели те же, что освещали путь сквозь тысячелетия. Ребята слушали о будущем и верили мне, в глазах их отсвечивали звезды, и на боевых штыках отсвечивал огонь костров. Они все лежат в степях... Мой полк я не привел к победе... Значит, обманул!
Справа, шагах в полутораста, послышался сторожевой окрик и затем негромкий разговор. Телегин обернулся, всматриваясь, - должно быть, к Гагину, стоящему с той стороны в охранении, кто-то подошел из своих.
– Иван, а если это будущее - только волшебная сказка, рассказанная в российских глухих степях? Если оно не состоится? Если так, тогда в мир входит ужас.– Сапожков вплотную подвинулся и заговорил шепотом: - Ужас пришел, никто по-настоящему еще не верит этому. Ужас только примеряется к силе сопротивления. Четыре года истребления человечества - пустяки в сравнении с тем, что готовится. Истребление революции у нас и во всем мире - вот основное... И тогда - всеобщая, поголовная мобилизация личностей, обритые лбы и жестянки на руке... И над серым пепелищем мира - раздутый, торжествующий ужас... Так лучше уж я сразу погибну от горячего удара казацкой шашки...
– Да, Сергей Сергеевич, тебе надо
– Другого ответа от тебя и не ждал!..
В котлован спустился Гагин вместе с каким-то высоким сутуловатым военным. Телегин несказанно обрадовался - кончить невыносимо тяжелый разговор. Подошедший человек, весь облепленный грязью, с оторванной полой шинели и почему-то в казацком картузе, сказал так густо, точно он неделю просидел по шею в болоте:
– Здорово, товарищ командир, ну, как у вас дела, снаряды имеются?
– Здорово, - ответил Телегин, - а вы кто такие?
– Качалинского полка - рота, приказано перед вами занять позицию. Я командир.
– Очень приятно. А я тревожился, - окопчики-то вырыты, а охраны-то у нас нет...
– Вот мы их и заняли. Мы тут раненых привезли, грузим в эшелон. У коменданта хлеба хотел попросить, говорит - весь, утром будет... Легко сказать - утром, - рота третий день не ела... У вас-то нет? Хоть по кусочку, запах-то его услыхать... Завтра бы отдали... А то можем коровенку вам подарить.
– Иван Ильич...– Телегин обернулся, Анисья, как тень, подошла и слушала.– Хлебушка я на три дня запасла, - можно им дать... Завтра опять достану...
Телегин усмехнулся:
– Хорошо, выдайте товарищу ротному четыре каравая...
Ротный не ждал, что так легко дадут ему хлеб.
"Ну?– спросил.– Вот спасибо". И, взяв принесенные Анисьей хлебы плотно под обе руки, засовестился сразу уйти с ними. Подошли моряки, поеживаясь со сна и разглядывая такого запачканного и ободранного человека. Он стал им говорить про подвиги полка, десять дней выходившего из окружения, не потерявшего ни одного орудия, ни одной телеги с ранеными, но рассказывал до того отрывочно и неясно, что кое-кто из моряков, махнув рукой, отошел.
Латугин сказал, холодно глядя на него:
– Ты выспись, тогда расскажешь... А вот не знаешь ли, почему там яркое освещение?– И он протянул ладонь в сторону Сарепты.
– Знаю, - ответил Иван Гора, - на вокзале встретил одного человека оттуда... Генерал Денисов штурмует Сарепту. Говорит - в германскую войну такого огня не было, артиллерия начисто метет. Казачьи лавы напускают из оврагов, ну, - ужас, - аж бороды у них в пене... Ну, такое крошево, живых не берут... От морозовской дивизии половина осталась. А он - видишь ты - к Волге жмет, чтоб ему промеж Сарептой и Чапурниками к Волге выскочить, - тогда аминь!
Он кивнул морякам и полез из котлована, Телегин спросил его:
– Кто у вас командует полком?
Иван Гора ответил уже из темноты:
– Мельшин Петр Николаевич...
6
Под натиском пятой колонны всю ночь и следующий день морозовская дивизия медленно отступала к Сарепте и к приозерному селу Чапурники. Сотни трупов лежали на равнине. Генерал Денисов не давал красным перевести дыхания. За каждой отбитой атакой немедленно начиналась новая. Над окопами лопалась и визжала шрапнель; землю сотрясали взрывы, бойцов заваливало вихрями земли. Смолкали казачьи пушки, бойцы высовывали из окопа лица, искаженные злобой, болью, вымазанные кровью...