Хождение по мукам (книга 3)
Шрифт:
– А вдруг пополнеешь, пригодится.
– Не ношу я никогда корсетов, ты с ума сошел. Знаешь что, - если вытащить из него усы и распороть, - может выйти хорошенький жилет.
Иван Ильич воспользовался тем, что обе руки ее были заняты, подошел со спины и нежно привлек Дашу.
– Так - правда? Скажи еще раз...
– Конечно - правда... Ты единственный человек на земле, без тебя я ничто... Я же пошла тебя искать... Иван, ты все-таки соображай, - она высвободила плечи и слегка отстранилась, - нужно соразмеряться с силой, ты когда-нибудь просто меня сломаешь... Слушай, чего мы забыли? Хотя теперь уж поздно...
– Моментально слетаю...
–
– Есть губка...
Иван Ильич кинулся к шинели и вытащил из кармана губку и еще несколько принудительных предметов.
– А вот это, Даша, мне никто не мог объяснить - для чего это, но я все-таки взял.
– Иван, это роскошная вещь, это - резиновая штучка для массажа лица, какой ты милый, это мне страшно нужно...
Уложив корзинку, Даша подошла к Ивану Ильичу, сидевшему на краю койки и готовому каждую минуту сорваться, подняла его лицо, внимательно взглянула в глаза ему:
– Я дала себе зарок. В моей новой жизни - не ждать ничего, я не Сольвейг, не хочу больше глядеть в морские туманы. Только любить и делать... Такой ты меня и бери... Плоха ли, хороша ли, но я тебе верная жена. Начнем с тобой все с начала...
Как всегда, не постучав, ворвался доктор со свежей газетой и громогласно начал сообщать военные новости:
– Этот самый адмирал Колчак, который разогнал в Омске Директорию и устроил рабочим кровавую баню, провозглашен не более, не менее, как верховным правителем всея России!.. И французы и англичане его признали... Как вам это понравится? У него шестисоттысячная армия, - Дальний Восток он, изволите ли видеть, любезно уступает японцам! Слушайте дальше: соединенный английский и французский военный флот появился на рейдах Севастополя и Новороссийска... Союзнички! Кому мы, черт их возьми, помогли выиграть войну своими боками!– Доктор страшно выпятил губы. Интервенция, и самая при этом неприкрытая! Дарья Дмитриевна, не смотрите на меня такими страшными глазами... Берите-ка вашего благоверного, идемте ко мне есть борщ... Помните, у нас один лежал со штыковыми ранами, прислал мне мешок капусты, гуся и поросенка... Да, Иван Ильич, жаль, жаль, жаль: эдакую сестру у меня из-под носа вытащили... Между прочим, сегодня мы с вами выпьем водки, черт бы побрал всех интервентов...
11
Немного понадобилось Вадиму Петровичу, чтобы кончить с колебаниями, это немногое был отыскавшийся след Кати. Так на песке у прибоя отпечаток босой женской ноги заставит иного человека написать в воображении целую повесть о той - прекрасной, - кто здесь прошла под шум волн большого моря. Ревнивая и мучительная страсть ворвалась к нему, расправилась с его безнадежными мыслями, с его безвольным унынием, и все стало казаться ему просто и очевидно.
В ту же ночь (после разговора с ландштурмистом) он уехал из Екатеринослава. Чемодан бросил в гостинице, лишь взял смену белья и вещевой мешок. И уже в пути снял офицерские погоны, кокарду, спорол с левого рукава нашивки и выбросил в окошко, - вместе с этим мусором полетело все, что до ночи в "Би-Ба-Бо" казалось ему необходимым для самоуважения. Раздвинув ноги, засунув ладони за ременный пояс, он сидел на койке в почти пустом, темном вагоне, - дикая радость наполняла его. Это была свобода! Поезд мчал его к Кате. Что бы там с ней ни происходило, - он продерется к ней, хоть все тело изорвать в клочья.
В Екатеринославе начальник станции предупреждал, что на половине дороги до Ростова опять сильно шалят бандиты, и это будет последний поезд, отправляемый на восток,
– Все бы ничего, не будь у атаманов батьки, - рассказывал старший кондуктор басовитым говорком, - а батько у них нашелся, атаман надо всеми атаманами - Махно. Популярный человек. У него целое государство и столица - Гуляй-Поле. Этот по мелочам не балуется. Поезда пропускает беспрепятственно, с осмотром, конечно, - кое-кого ссадят, тут же около семафора шлепнут из нагана. В прошлый рейс, - подходим к перрону - Махно стоит под колоколом, курит сигару. Я соскакиваю, подхожу, беру под козырек. Он мне - так-то жестко: "Прими руку, я тебе не царь, не бог... Коммунистов везешь?.." - "Никак нет", - говорю. "Белогвардейцев везешь?.." - "Никак нет, одни местные пассажиры".– "Денежные переводы везешь?" У меня даже в груди оторвалось. "Идемте, говорю, убедитесь сами, - багажный и почтовый вагоны пустые".– "Ну, ладно, отправляй поезд".
Мучительны были остановки на полустанках, - замолкнувший говор колес, неподвижность, томительное ожидание. Вадим Петрович выходил на площадку: на темном перроне, на путях - ни души. Лишь в станционном окошке едва желтеет свет огонька, плавающего в масле, да видны две сидящие фигуры кондуктора и телеграфиста, готовых так просидеть всю ночь, уткнув нос в воротник. Пойти к ним, спросить - бесполезно, - поезд тронется, когда дадут путь с соседней станции, а там, может, быть, и в живых никого нет.
Вадим Петрович захватывал холодный воздух, все тело его вытягивалось, напрягалось... В ветреной ноябрьской тьме, в необъятной пустынной России, была одна живая точка - комочек горячей плоти, жадно любимый им. Как могло случиться такое потемнение, что из-за ненавистнического желания мстить, карать он оторвал от себя Катины руки, охватившие его в последнем отчаянии, жестоко бросил ее одну, в чужом городе. Откуда эта уверенность, что, разыскав ее и без слов (только так, только так) бросившись целовать ступни ее ног, в чулочках, которые уж и штопать-то, наверное, нечего, получишь прощение?.. Такие измены нелегко прощают!
Покуда Вадим Петрович так мечтал один на площадке, сердито бормоча и двигая бровями, кондуктор вышел со станции и стал около вагона, равнодушный ко всякому преодолению пространства... Вадим Петрович спросил - долго ли еще ждать? Кондуктор даже не удосужился пожать плечом. Закопченный фонарь, который он держал в руке, покачивался от ветра, освещая треплющиеся полы его черного пальто. Внезапно погасло тусклое окошко на вокзале, хлопнула дверь. К кондуктору подошел телеграфист, и оба они долго глядели в сторону семафора.
– Гаси, - шепотом сказал телеграфист.
Кондуктор поднял фонарь к усатому одутловатому лицу, дунул на коптящий огонек, и сейчас же они с телеграфистом полезли на площадку и отворили дверь на другую сторону путей.
– Уходите, - сказал Кондуктор Рощину, торопливо спустился и побежал.
Рощин спрыгнул вслед за ними. Спотыкаясь о рельсы, налетев на кучу шпал, он выбрался в поле, где было чуть яснее и различались две идущие фигуры. Он догнал их. Телеграфист сказал:
– Тут ямы где-то, - темень проклятая! Песок брали, тут я всегда прячусь...