Хождение по мукам (книга 3)

Толстой Алексей Николаевич

Не сбавляя хода, пронеслись по булыжной мостовой Гуляй-Поля. Около штаба Великий Немой осадил взмокшую четверку. Рощина дожидались и сейчас же позвали к батьке. Махно заседал на большом военном совете в нетопленной классной комнате, где командиры неудобно разместились на маленьких партах, а Нестор Иванович, в черном френче, перетянутом желтыми ремнями, ходил, как ягуар, перед партами. Лицо у него, у трезвого, было еще более испитое, руки он держал за спиной, схватясь правой рукой за левую, висящую плетью. Он с минуту выдержал под немигающим взглядом Вадима Петровича.

– Поедешь в Екатеринослав, - сказал он

въедающимся голосом, предъявишь в ревкоме мандат. От моего штаба будешь инспектировать план восстания. Ступай.

Рощин коротко козырнул, повернулся и вышел. В коридоре его ждал Левка Задов.

– Все в порядке. Мандат у меня.
– Он обнял Вадима Петровича за плечи и, ведя по коридору, бедром подтолкнул его к одной из дверей.
– Шинелишку придется сбросить. Я тебе подарю бекешу.
– Не отпуская его плеча, он тремя ключами отмыкал дверь.
– Лично мою, на роскошном меху. С Левой дружить надо. Лева такой: кому Лева друг - у того девятка на руках.

Заведя Рощина в комнату с тем же прокисшим запахом, как и в культпросвете, продолжая хвастаться собой и своими вещами, наваленными повсюду, он обрядил Вадима Петровича в бекешу, действительно хорошую, лишь несколько попорченную пулевыми дырками в груди и спине. Кряхтя от тучности, залез под койку; вытащив оттуда кучу шапок, выбрал одну смушковую с малиновым верхом - и через комнату бросил ее Рощину, уверенный, что тот ее подхватит на лету. И - уже роскошествуя - сорвал со стены кавказскую шашку в серебре: "Была не была - пользуйся, конвойская..." Он и сам стал снаряжаться, - на обе руки надел золотые часы-браслеты, - опоясался поверх поддевки ремнем с двумя маузерами, прицепил шашку в облупленных ножнах, предварительно приложив палец к лезвию: "Это моя - рабочая..." Вбил ноги в высокие резиновые калоши: "Ну, скажем, я не кавалерист, как говорят в Одессе-маме..." Поверх всего надел нагольный тулуп: "Едем, котик, я тебя сопровождаю..."

На вокзал их повез тот же Великий Немой. Про него Левка сказал - так, чтобы тому не было слышно:

– Редкой силы человек, уголовник. Батька с ним с царской каторги бежал. Ты с ним будь осторожен, - не любит, зверь, чтобы на него долго глядели... Его даже я боюсь...

Левка самодовольно развалился в тачанке, счастливый, румяный:

– Подвезло тебе, Рощин, нравишься ты мне почему-то... Люблю аристократов... Пришлось мне - вот недавно - пустить в расход трех братьев князей Голицинских... Ну, прелесть, как вели себя...

В купе вагона, куда Левка велел принести из станционного буфета спирту и закусок, продолжались те же разговоры. Левка снял кожух, распустил пояс.

– Непонятно, - говорил он, нарезая толстыми жербейками сало, непонятно, как ты раньше обо мне не слыхал. Одесса же меня на руках носила: деньги, женщины... Надо было иметь мою богатырскую силу. Эх, молодость! Во всех же газетах писали: Задов - поэт-юморист. Да ну, неужто не помнишь? Интересная у меня биография. С золотой медалью кончил реальное. А папашка - простой биндюжник с Пересыпи. И сразу я - на вершину славы. Понятно: красив как бог, - этого живота не было, - смел, нахален, роскошный голос - высокий баритон. Каскады остроумных куплетов. Так это же я ввел в моду коротенькую поддевочку и лакированные сапожки: русский витязь!.. Вся Одесса была обклеена афишами... Эх, разве Задову чего-нибудь жалко, -

все променял шутя! Анархия - вот жизнь! Мчусь в кровавом вихре. Да-ты, котик, не молчи, поласковей с Левой, - или все еще сердишься? Ты меня полюби. Многие бледнеют, когда я говорю с ними... Но кому я друг, тот мне предан до смерти... Шибко любят меня, шибко...

У Вадима Петровича голова шла кругом. После утреннего потрясения ему было впору завыть, как псу на пустыре под мутной луной. Неожиданное поручение - короткий и неясный приказ - было новым испытанием сил. Он понимал, что за каждый неверный или подозрительный шаг он ответит жизнью, - для этого и приставлен к нему Левка. Что это за военревком, куда нужно явиться для инспектирования? Что это за план восстания? Кого, против кого? Левка, конечно, знал. Несколько раз Рощин пытался задавать ему наводящие вопросы, - у Левки только бровь лезла кверху, глаза стекленели, и, будто не расслышав, он продолжал бахвалиться; ел - чмокал, не вытирая губ, раскраснелся, расстегнул ворот вышитой рубашки.

Вадим Петрович тоже вытянул стакан спирту и без вкуса жевал сало. Всеми силами он подавлял в себе отвращение к этому страшному и смешному, поганому человеку... О таких он даже не читал ни в каких романах... Видишь ты, придумал про себя: "Мчусь в кровавом вихре..." Спирт разливался по крови, отпускались клещи, стиснувшие мозг, и на место почти уже автоматического, почти уже не действующего повеления: "Можешь, можешь", находило уверенное легкомыслие.

– Ты все-таки брось со мной дурака валять, - сказал он Левке, - батька дал мне определенную директиву, я человек военный, загадок не люблю. Рассказывай - в чем там дело?

У Левки опять остановилась улыбка. Пухлая, с крупными порами, рука его повисла с бутылкой над стаканом:

– Советую тебе - меньше спрашивай, меньше интересуйся. Все предусмотрено.

– Значит, мне не доверяют? Тогда - какого черта!..

– Я никому не доверяю... Я батьке не доверяю... Ну, давай выпьем...

Раскрыв рот так, что край стакана коснулся нижних зубов, Левка медленно влил спирт в глотку. От него пахло сладкой прелью, сырым мясом с сахаром... Помотав пышными, насыщенными электричеством волосами, он начал выламывать куриную ногу.

– Я бы на твоем месте не принял этого поручения. Мало что - батько приказал. Батько любит дурить. Засыплешься, котик...

Рощин шибко ладонями потер лицо, рассмеялся.

– Советуешь уклониться? Может быть, пойти в уборную, да и выскочить на ходу?.. Как друг, значит, советуешь?

– А что ж... Я сказал, ты делай вывод...

– Дешевка, дешевка... Ты как думаешь - я смерти боюсь?

– А чего мне думать, когда я тебя насквозь вижу, ползучего гада... Спрячь зубы, вырву... Ну, наливай стакан...

Рощин с трудом глубоко вздохнул:

– Ты меня знаешь?.. Нет, Задов, ты меня не знаешь... Вот тебя поставить к стенке - вот ты-то, сволочь, завизжишь, как свинья...

Левка, приноровившись укусить курячью ногу, закрыл рот так, что стукнули зубы, вспотевшее лицо его обвисло.

– Покуда замечалось обратное, - проговорил он брюзгливо.
– Покуда визжали другие. Интересно - не ты ли меня собираешься гробануть?

– Да уж попался бы мне месяца три назад...

– Нет, ты не виляй, белый офицер, договаривай до конца...