Хождение по трупам
Шрифт:
— А че ты, я ж тебя предупреждал. Ты ж, чтобы бабки не отдавать, всех была готова закопать — и Корейца, и родителей. Их мы не трогали — пусть живут, — а с корешем твоим разобраться надо было. В следующий раз подумаешь, как правильно с вором себя вести — тут тебе никто впустую не базарит, слов не поняла — получай. Сечешь? Короче, завтра приезжаешь сюда, получаешь список — куда посылать бабки. Витюха тебе передаст — там все продумано, чтобы не лепила потом, что это не могла и то не могла. Все продумано, расписано, все чисто будет — наследство переведешь на счет, который скажем, и еще двадцатку как бы вкладываешь в фирмы разные.
И тут все встает на свои места — что именно Виктор по приказу Ленчика и послал мне то письмо из нью-йоркского аэропорта, а сам Ленчик после расстрела своих людей был здесь, прятался просто. И еще это значит, что Стэйси погибла не в его отсутствие — что именно он и дал приказ ее убить. И никакой Берлин и его люди здесь точно ни при чем — Ленчик сам орудует, своими силами. А значит, справиться с ним нам будет легче…
— Да, слышь — с тебя за то, что наследство получила, надо бы еще поиметь половину. Это ж я тебе подарок сделал, а? Кстати, и с косым я тебе помог — все его бабки теперь твои? Спасибо надо было говорить, а ты понтуешься все…
Смеется. Тихо так смеется, показывая хреновые зубы — мог бы сделать, пидор, денег нет, что ли?
— Ну че? Полтинник был должок, это не нам, а еще пятнашка — нам. Ну?
— Ну, во-первых, не полтинник, а сорок восемь — это раз. Не надо удивляться — тюменцы вложили тогда сорок восемь миллионов ровно. Вот их и получат. А во-вторых, стоимость клуба отсюда надо вычесть — коль скоро вы себе его забрали уже и бабки с него получаете. А насчет наследства — я его не просила, и у меня из-за него проблем хватает…
— Слышь, ты кончай. Полтинник, потому что проценты набежали. А клуб — на братву, на пирожки, мы ж из Нью-Йорка, здесь нам жить где-то надо, и жрать, и все такое. И я тебе в натуре говорю — с тебя половина того, что тебе оставили, и мозги мне не е…и…
Кажется, ему эта идея недавно в голову пришла, и он жутко доволен собой. И еще доволен тем, что я торгуюсь — значит, собираюсь без шума отдавать.
— Раз ФБР меня пасет — не зря девять дней за решеткой держали, еле отпустили, — то стоит мне сейчас куда-нибудь деньги двинуть, как они тут же вычислят, куда, и кому, и зачем Вам же будет проблем больше — и мне заодно, а мне это на хрен не надо, — говорю задумчиво. — Адвокат мой сейчас работает с ними, отмазывает меня — неделю дайте, чтобы все до конца улеглось. Я ж вышла только тридцать первого, и у меня еще подписка о невыезде…
— Тридцать первого? — По напряженному лицу вижу, что он сопоставляет, и выходит у него, что к стрельбе я и вправду не имела отношения. — А села — двадцать третьего? Я проверю — если лепишь…
— Да проверь, не проблема, — подхватываю легко. — Я здесь, и никуда не прячусь, и все отдам, разумеется — только надо неделю, а лучше две переждать, пока они от меня отстанут окончательно. Иначе я отправлю деньги, а они уже будут проверять, что это за контора и кто в ней работает, и так проверят, что все всплывет…
— Хочешь наеб…ть меня? Две недели! Ты мне с января мозги еб…шь! Ладно, я подумаю. Но завтра чтоб была здесь в два часа! Поняла?!
Я киваю согласно — вот я какая покорная, Ленчик, цени. И он оценивает, удовлетворенно осклабившись. А я ловлю себя на том, что выставляю ему только отрицательные оценки — и глаза бесцветные, полиэтиленовые, и зубы плохие,
— И последнее, Леонид… — спрашиваю я вдруг, когда он этого совсем не ждет, празднуя победу, не понимая, что разговор наш, если слушать со стороны, идиотский, потому что я не реагирую совсем на его слова о смерти Корейца и вообще чересчур спокойна для человека в моем положении. Я вот это понимаю и вижу, что сыграла не слишком хорошо — надо бы его побольше расслабить, страх показать, но гордыня обуяла. Ладно, дай бог, чтобы он и вправду верил, что все по плану идет. — И последнее. Вот я вам отдаю деньги — где гарантия, что вы потом не завалите меня?
— Ты бабки отдай — гарантии ей!
— Короче — список твоей бригады с точным указанием всех фамилий и имен, фотографии ваши, письмо из Нью-Йорка, записи наших разговоров, в которых ты Яшу на себя брал и Корейца, — всё у меня. И я всё отдаю адвокату с пометкой, что, если что-то со мной случится, отправить это в ФБР. Не хочется, конечно, рисковать, адвокаты — люди стремные, глядишь, вскроет из любопытства в мое отсутствие — но я рискну, у меня другого выхода нет.
— Ты на понт меня не бери! И с адвокатом не суетись!
Не нравятся тебе мои слова — и это хорошо, что не нравятся.
— Я на понт не беру, я предупреждаю, а не то пехота твоя дерганая очень…
— Это Серый — пехота? — кивает назад, и такое выражение на лице, словно я сморозила откровенную глупость, и чуть повышает тон, чтобы тот услышал, видимо. — Ты базар фильтруй, пока башку не открутили. Серый в авторитете, второй после меня…
— Быковат твой авторитет, — отрезаю тоже громко, видя, как тот напрягается и начинает поворачиваться к нам, краснея толстой шеей, но Ленчик, развернувшись быстрее, успокаивающе кладет руку ему на плечо. — И еще: нам посредник нужен, который будет в курсе и увидит, что я сделала то, что должна, и чтобы потом на меня никто не наезжал. Потому что есть у меня сомнения: тюменца киллер завалил и где гарантия, что бабки, что я отдам, уйдут в Тюмень, а не останутся в Штатах? И что меня не завалят, чтобы потом сказать, что я так ничего и не вернула? А мне такое не нравится, мне свидетель нужен.
— Какой на хрен свидетель? — Он так взрывается, и я понимаю, что попала в цель. Значит, ты и меня убить хотел, паскуда, — отдавать тюменцам ничего не собирался. На хрен тебе пятьдесят миллионов, Ленчик, — тебе, как Балаганову, надо максимум пятьсот рублей, вот предел мечтаний, а с таким количеством миллионов ты же не знаешь, что делать.
— Ну разводящий, если по-русски. Тот, кто разведет нас. Или ваш Берлин. Или представитель тюменцев — там был еще один, который меня видел в Москве…