Хождение встречь солнцу
Шрифт:
Угощал Ходырев хорошо, хотелось ему в разговоре выведать, что думают о нём знатные казаки, не покажут ли против перед воеводами. Был Ходырев низок ростом, а в дверь протискивался боком, из железного мяса был да из широкой кости.
Затравив маленько хмельным, предложил игру: кто кого перепьет. Чару пить в один дых, встать, положить крест — тогда уже и закусывай.
Чтоб не просто пить, а с интересом, поставили на кон по соболю.
Четыре чары Михаил Стадухин пил со всеми, пятую отодвинул.
— Все? — удивился Парфен.
— Не
Селиверстов захохотал, а Парфен глаз сощурил.
— Суд вам буду творить, — сказал Михаил, не отводя перед Парфеном взгляда, — не бойся, по чести рассужу.
— А мы и не боимся, — усмехнулся Парфен, поглаживая мех стадухинского соболя. — Выпью, вот и пропал соболишко-то.
— Пропал, — согласился Михаил. — Зазря понадеялся на себя. С сильными тягаться вздумал.
— Не надо тягаться с сильными, Михаил.
Сказал многозначительно, выпил чару, встал, перекрестился, сел. Селиверстов тоже выпил.
— Нам бы, Михаил, с тобой подружить надо. Хороший бы из тебя купец вышел. Весь ты в своего дядю, а Василий Гусельников даже на Москве большой человек.
Селиверстов выпил шестую чару, Парфен не отстал.
— Василий Гусельников большой купец, а мы с тобой здесь купцы. Ну, какой ты казак, Михаил? Ты купец. Ты умеешь дела вести.
— Я казак, Парфен. Я ни от какой службы не бегал, а коль дела хорошо идут, так на это божья воля.
Глянул на Селиверстова. Тот выпил седьмую чару и сразу же восьмую. Ходырев опять не отстал.
— Значит, не хочешь с приказчиком Ленской земли дружить?
— Хочу.
— Так чего ж петушишься-то? Купец и все.
— Чтоб купцом быть, деньги нужны. А у меня их, Парфен, сам знаешь — кот наплакал.
— Врешь! А не врешь — у меня бери. Я разве тебе могу отказать, Михаил?
По девятой выпили.
— А что, может, и вправду дашь?
— Э-э-э-э! — засмеялся Парфен. И стал серьезным. — Дам! Договоримся с тобой кой про что, и дам, за милую душу! Смотри, смотри, клюет носом дружок твой. Пропал и его соболишко. Эй ты, гляди!
Парфен встал, выпил чару в один дых, сел и расхлябанно помахал рукой вокруг живота своего.
— Крест, крест клади! — потребовал Стадухин.
Парфен собрался и положил крест твердо.
— Ты думаешь, я пьяный?
— Нет, — сказал Михаил, — ты не пьяный, а вот денег, которыми хвастаешь, у тебя нет.
— Есть.
Встал, подошел к сундучку, открыл, вытащил бумаги.
— Видишь? Долговые кабалы. Целый день будешь считать. Только этого на четыре тыщи.
— Пью! — закричал Селиверстов.
Выпил и опять закричал.
— Пью!
Выпил, встал и рухнул мимо скамьи.
— На две чары тебя обошел.
Парфен засмеялся. Убрал бумаги, запер сундучок, трезво, с насмешкой посматривая на Стадухина, подошел к столу и одну за другой, хлестанул три чары.
— Твоя! — ахнул Стадухин. — Крепок ты, Парфен. За тебя хочу выпить, с тобой.
Выпили, и Парфен уснул, повалившись головой в блюдо. Михаил взял его за шиворот,
Абакаяда Сичю просыпалась раньше Семена. Она лежала во тьме и слушала его сон. Бог весть каким чувством знала она, сколько еще Семену спать, и, если знала, что сон прервется не скоро, выскальзывала из-под одеяла и уходила в угол избы, на шкуры: так спали якуты.
Случалось, что Семен заставал ее на полу. Он ложился рядом и, когда она просыпалась, ласкал. Она была счастлива, что Семен ее не ругает, и горячо принималась расспрашивать про далекую русскую землю, веруя, что на этот раз все поймет и что теперь уже воля якутских богов не заманит ее на шкуры.
Сичю обнимала Семена и все спрашивала:
— Семен, а какая твоя земля?
Семен улыбался и говорил, как ребенку:
— Земля такая же: у вас — деревья, у нас — деревья. У вас — трава, у нас — трава.
— А цветы другие. Ты говорил.
— Цветы другие.
— Оленей нет! — подсказывала Сичю.
— Оленей нет, лоси есть.
— А конца-краю нет твоей земле?
— Конца-краю у нашей земли нет. Одних рек не меньше тыщи.
Стукнули в окно. Сичю в испуге прижалась к Семену. Тот оторвал ее от себя, глянул.
— На службу зовут чевой-то.
Весть была невеселая: тойон Сахей— предводитель своего племени — обозлился и убил двух казаков, посланных собирать ясак [17] . Крикнул эту весть на утреннем крыльце свежий, словно всю ночь спал, Михаил Стадухин. Кровь ударила Семену в голову. Дружков порубил Сахей. Ефима Зипунка да Федота Шиврина. Ослепленный, будто кипятком шваркнули по ногам, бросился Семен к бане, где со вчерашнего дня сидел якут. Якут привез дань, но на свою голову прибыл к русским без единого соболя.
17
Ясак — подать.
Барахлишко его казаки вчера растащили, а за то, что соболя не привез, побили маленько, но не сильно. Заморенный был якут, пожалели. Собирались утром отпустить, а тут весть о Сахее.
При Семене был шестопер [18] . Одним ударом сбил замок с двери. Влез в баню, поднял за шиворот проснувшегося от ужаса якута и выкинул в толпу, казакам под ноги. Уж чем там били — не разобрать. Оставили на снегу клочья рваных шкур да кровавую проталину.
Распалила пролитая кровь: вспомнили казаки о Ходыреве. Два года не получали казаки хлебного жалованья, половину денежного оклада зажал приказчик. Все у него в долгу, у каждого на него зуб.
18
Шестопер — нечто вроде булавы.