Хозяин Черного Замка и другие истории (сборник)
Шрифт:
У меня привычка громко разговаривать с самим собой во время работы, чтобы укрепить в уме свои выводы. Девушка, вероятно, обладала удивительной слуховой памятью: совершенно не понимая, конечно, их значения, она всегда могла повторить слова, которые я невзначай произносил. Я часто забавлялся, слушая, как она разражалась градом химических уравнений и алгебраических символов перед старой Мэдж и затем заливалась звонким хохотом, когда старуха отрицательно качала головой, думая, без сомнения, что к ней обращаются по-русски.
Она никогда не отдалялась от дома дальше нескольких ярдов и прежде, чем выйти, тщательно
Довольно скоро я убедился, что её подозрения имели под собой почву и что человек из Архангельска всё ещё скрывается по соседству. Однажды ночью, страдая бессонницей, я встал и выглянул из окна. Погода была несколько пасмурная, и я едва различал линию моря и смутные очертания моей лодки на берегу. Однако, когда мои глаза привыкли к темноте, я заметил какое-то тёмное пятно на песках, напротив самой моей двери, которого я прежде не видел. Стоя у окна, я пристально вглядывался в расстилавшуюся передо мной местность, стараясь разглядеть, что это могло быть. Облака, закрывавшие луну, медленно разошлись, и поток холодного ясного света разлился по безмолвной бухте и длинной линии её пустынных берегов. Тогда я понял, кто бродит по ночам у моего дома. Это был он, русский. Он скорчился, подобно гигантской жабе, поджав на монгольский лад ноги и устремив глаза, очевидно, на окно комнаты, где спали молодая девушка и экономка. Свет упал на его поднятое вверх ястребиное лицо с глубокой морщиной на лбу и с торчавшей вперёд бородой – отличительные признаки страстной натуры. Моим первым побуждением было выстрелить в него как в злоумышленника, забравшегося в мои владения неизвестно с какой целью, но затем злоба сменилась состраданием и презрением.
«Бедный дурак, – мысленно сказал я. – Неужели же возможно, чтобы человек, так бесстрашно смотревший в глаза смерти, мог отдать все свои помыслы и забыть всякое самолюбие ради этой жалкой девчонки – девчонки, которая к тому же бежит от него и ненавидит его? Любая женщина полюбит его, хотя бы из-за этого смуглого лица и высокой красивой фигуры, а он стремится как раз обладать той единственной, из тысячи ей подобных, которая не желает его знать!»
Когда я опять лёг в постель, эта мысль долго забавляла меня. Я знал, что засовы в доме крепки и прутья решёток надёжны.
Мне было совершенно безразлично, где проведёт ночь этот человек – у моей двери или в ста шагах от неё, лишь бы он ушёл утром. Как я и ожидал, когда я встал и вышел из дома, не было ни его, ни каких-либо следов его ночного бдения.
Вскоре я опять увидел его. Однажды утром я отправился покататься
Этот ручеёк проходил через мою землю, но устье его, где я был в тот день, находилось за пограничной чертой моих владений. Я смутился, когда поднявшись от ручья, у которого утолял жажду, очутился лицом к лицу с русским. Теперь я забрался куда не следовало, так же как и он, и я сразу заметил, что он об этом знает.
– Я хотел бы сказать вам несколько слов, – сказал он серьёзно.
– Торопитесь! – ответил я, смотря на свои часы. – У меня нет времени слушать вашу болтовню.
– Болтовню! – повторил он сердито. – Ну конечно, вы, шотландцы, странный народ. Ваше лицо сурово, а ваши слова грубы, но таковы и те добрые рыбаки, у которых я сейчас живу. Однако я нахожу, что за напускной суровостью скрываются добрые, честные натуры. Несомненно, и вы – добрый и хороший человек, несмотря на свою грубость.
– Чёрт возьми, – сказал я, – говорите, что хотите сказать, и затем убирайтесь прочь! Вы надоели мне.
– Неужели я не могу ничем смягчить вас? – вскричал он. – А! Вот взгляните! – Он вынул небольшой греческий крест. – Взгляните! Наши религии могут различаться обрядами, но какая-нибудь общность мыслей и чувств должны проявляться у нас при виде этого символа.
– Не уверен, – ответил я.
Он задумчиво посмотрел на меня.
– Вы очень странный человек, – сказал он наконец. – Я не могу вас понять. Вы по-прежнему стоите между мною и Софьей. Вы ставите себя в опасное положение, сэр. О, поверьте мне прежде, чем будет слишком поздно. Если бы вы только знали, что я сделал, чтобы овладеть этой женщиной, как я рисковал своим телом, как я погубил свою душу! Вы – небольшое препятствие в сравнении с теми, которые я преодолел, один удар ножа или брошенный камень устранили бы вас навсегда с моего пути. Но спаси меня Бог от этого! – дико вскричал он. – Я и так уже низко пал.
– Вернулись бы вы лучше на родину, – сказал я, – чем прятаться в этих дюнах и отравлять мой досуг. Когда я удостоверюсь, что вы уехали, я отдам эту женщину под покровительство русского консула в Эдинбурге. До тех пор я буду охранять её сам, и ни вы, ни какой иной московит не отнимет её у меня.
– Какую же цель преследуете вы, разъединяя меня с Софьей? – спросил он. – Не думаете ли вы, что я буду обижать её? Зачем же я стану это делать, когда я охотно отдал бы жизнь, чтобы избавить её от малейшей неприятности? Зачем вам это?
– Я делаю это потому, что мне так того угодно, – ответил я. – Я не имею обыкновения объяснять свои поступки кому бы то ни было.
– Послушайте! – вскричал он, внезапно впадая в бешенство и приближаясь ко мне со сжатыми кулаками. – Если бы я думал, что у вас есть какое-нибудь бесчестное намеренье по отношению к этой девушке, если бы я хоть на одно мгновение предположил, что у вас есть низменные причины, чтобы задерживать её, то я вырвал бы сердце из вашей груди своими собственными руками! И это так же верно, как то, что есть Бог на небесах.