Хозяин Чёрной башни
Шрифт:
Мы провели вместе одну ночь, и я вернулся домой, чтобы предстать с этой новостью перед отцом. Я думал, его хватит апоплексический удар. Он бушевал и ревел и едва не поранил меня кнутовищем, которое было у него в руках. В те дни я был проворным и тонким, и мне удавалось увертываться до тех пор, пока он не поостыл. А он в конце концов остыл. Дамарис, ты бы его полюбила. Несмотря на все свои угрозы, он был самым добрым человеком на земле. Он мог бы оставить меня без единого пенни. А вместо этого он дал мне Блэктауэр, чтобы я здесь жил, да еще и небольшой доход. Я больше никогда его не видел. На следующий
Мы с Мэри поселились здесь. Я осыпал ее драгоценностями, нарядами и безделушками; я тратил каждый пенни своего небольшого дохода, пытаясь порадовать ее, и работал управляющим на собственных землях, пытаясь заработать больше денег. Затем родилась Аннабель, и она, казалось, была счастлива.
Примерно через год после рождения ребенка мы получили первый удар. Мой стеснительный затворник-брат влюбился, женился и наградил свою жену ребенком, и все это – на протяжении каких-то недолгих месяцев. После того как все это случилось, я заметил в Мэри перемену, но, Боже помоги мне, я не понимал, чему ее приписать. Я думал, что наша тихая жизнь, которая меня вполне устраивала, начинает ей надоедать. Она стала раздражительной даже с ребенком. Один раз я видел, как она отшлепала малышку за то, что та измяла ей платье... Я думаю, что мое обожание начало тускнеть задолго до этого. Она была в основе своей очень примитивная женщина, понимаешь; умная и быстрая, но – поверхностная и мелкая.
Той весной, когда Аннабель исполнилось два года, у нас гостил один из моих старых друзей. В Сент-Эндрюсе он был на два курса старше меня, блестящий студент и атлет – я был горд, когда он снизошел до дружбы со мной. К тому же он был привлекателен, этот дьявол, – нечто в стиле последнего увлечения Мэри. Мэри сразу же приняла его, как родного. Они вместе играли на рояле и пели дуэты по вечерам, пока я сидел в тени, все еще ни о чем не подозревая. Полагаю, что мне и не слишком хотелось быть подозрительным.
Последний удар по надеждам Мэри был нанесен как раз тогда, когда у нас гостил Джек, – от моего брата пришло письмо, сообщающее о рождении здорового первенца мужского пола. Это письмо отбирало у меня титул и отдавало его хныкающему младенцу. Мне было все равно, Дамарис. Но, после того как пришло письмо, Мэри на остаток дня заперлась в своей комнате, а вышла оттуда изменившейся даже по виду.
На следующий день мне нужно было уехать; я вернулся домой, когда начало вечереть. Это был серый, туманный день, то и дело собирался дождь. Стоило мне войти в дом, как я понял, что что-то не так.
Домашние слуги исчезли – все, кроме Ангуса. С издевательской ухмылкой тот сказал мне: “Ваша жена сбежала с Соутропом, Гамильтон”. Он так хохотал, что его лицо побагровело. Я слышал его смех все время, пока бежал от дома к конюшне.
Ты можешь спросить, зачем мне было преследовать ее. Я ее не любил. Но у меня были гордость, и гнев, и разрушенная дружба – и Аннабель. Признаю, что никогда не был нежным отцом, но она была мое дитя – или так я тогда думал, – и я не намерен был позволить ее гулящей матери забрать ее.
Я увидел их на дороге, которая шла мимо пруда. Должно быть, лошадь Мэри споткнулась о камень, потому что они удалялись слишком медленно, чтобы
– Мэри тоже меня увидела, – продолжал он бесцветным, спокойным голосом. – Она пришпорила свою лошадь, и та перешла на галоп. Но я мчался быстрее, и она, должно быть, поняла, что ей не уйти. Следующее, что я увидел сквозь туман, было похоже на то, что она опускает на берег какого-то зверька или узел с одеждой. Но я знал, что это, даже до того, как из глубины его донесся детский крик. Передо мной стояла моя дочь – двух лет от роду, – дрожащая, и потирающая ушибы, и кричащая вслед своей матери, которая мчалась прочь от нее так быстро, как только могла.
Я позабыл обо всем, Дамарис, кроме пруда. Кромка воды была всего в десяти футах от ребенка, а у двухлетних детей нет чувства опасности. В ужасе я сделал самое худшее из всего, что мог сделать. Я принялся кричать на Аннабель. Она обернулась и посмотрела в мою сторону. Ты понимаешь, что она должна была увидеть – яростный призрак, вопящий и ревущий, мчащийся прямо на нее на громадной лошади. Она издала сдавленный крик ужаса – я слышал его очень отчетливо – и бросилась прямо к пруду.
Ты знаешь, какое там течение. Волосы обвивались вокруг ее лица, словно водоросли, а глаза были широко открыты и смотрели невидящим взором. Позже я понял, что она просто потеряла сознание от страха. Но тогда все, о чем я мог думать, – это о том, чтобы добыть ее тело, чтобы похоронить по-христиански.
Я почувствовал, что вода вцепилась в мое тело, и понял, что нас захватило в плен течение. Медленно, невзирая на все мои усилия, нас несло к центру пруда, а дальше – водопады. Никто не мог бы выжить после падения с высоты этих скал; я знал, что моя единственная надежда – это островок в середине пруда. Именно тогда я поранил руку; ты сможешь представить себе силу течения, когда я скажу тебе, что мне отрезало пальцы иззубренным краем скалы, за который я уцепился. Меня нашли позже на островке с другой стороны пруда. Полагаю, что именно там я поранил свое лицо, но я этого уже не помнил. Поисковая партия из дома искала нас почти до темноты; я пришел в себя и узнал, что моя дочь жива, а я лишился нескольких пальцев руки.
– И вы не слышали о ней больше до этого лета? – спросила я в потрясении.
– Нет. Я не делал попытки отыскать ее. Я испытывал к ней такой ужас, что не хотел ни слышать ее имени, ни видеть ее лица. И я стал испытывать такой же ужас при виде своего ребенка. Аннабель с каждым днем становилась все более на нее похожа.
– Так вот почему вы относились к ней с отвращением.
– Да. Удивляюсь, что ты раньше не заметила сходства. Для меня оно было просто вопиющим. Но куда хуже физического сходства было развитие характера Аннабель. Я не видел в ней ничего своего – только эгоистичную хватку ее матери, ее раздражительность, ее тупость. Я начал сомневаться, в самом ли деле она – мое дитя...