Хозяин Проливов
Шрифт:
— Знаешь, что в вас, эллинах, самое плохое? Вы никого, кроме себя, за людей не считаете. Хочешь, скажу, почему я сбежала от отца в восемь лет и пешком ковыляла до ближайшего кочевья: «Люди добрые, отвезите меня к маме!» Пеламон так стеснялся моей косоглазой рожи, что прятал меня от гостей. Признать при всех, что я его ребенок, у него никогда не хватало духу. — Она мерила спутника презрительным взглядом. — Если б ты сейчас увидел рабов-меотов, это бы тебя не потрясло.
Левкон протянул к спутнице руку. Ему хотелось, чтоб она перестала осыпать его упреками, за
— У тебя вовсе не косые глаза, — только и нашелся что сказать он. — Большие глаза, я говорю.
— А в детстве были косые! — упрямо топнула ногой она. — И скулы широкие! И волосы черные! И… и…
Левкон прижал ее к себе.
— Прекрати. Пожалуйста. Прекрати. — Он поцеловал ее в пыльную макушку. — Хочешь, я сверну шею Пеламону?
— Он уже умер, — грустно сказала Арета. — И никто не убедит его в том, что я могла бы быть ему хорошей дочерью, даже косоглазая.
«Ты будешь мне хорошей женой», — эта мысль пришла как-то сразу, и Левкон не сказал ее вслух только потому, что побоялся сейчас обидеть спутницу. «Подумает, что я ее успокаиваю. Бросаю, как подачку. Нет. Потом. Все потом. Сначала дядя».
Усадьба Никомеда, бывший родительский дом Левкона, располагалась на холме прямо над Соляным озером. Чтобы попасть к ней, спутникам пришлось проехать по узкой, поросшей ивняком косе между морем и лиманом. Грязь на его берегах потрескалась от жары. Крутой подъем вел в горку, и, миновав его, всадники уперлись в окованные медью ворота усадьбы. За время отсутствия Левкона здесь многое изменилось. Подворье разрослось, прибавилось хозяйственных построек. Над домом появился второй этаж, вниз по холму террасами сбегали виноградники, отгороженные от дороги стеной круглых камней, не скрепленных раствором. Там, где у отца были загоны, поднялся просторный хлев из кирпича-сырца. Возле дверей торчала не покосившаяся герма, а новенький бронзовый Приап.
Арета хихикнула:
— Смотри, сам бог черный, а эту штуку ему отполировали до желтизны.
— Это потому, что все, входящие в дом, для оберега касаются его рукой, — отозвался Левкон.
Прямо от ворот к дверям вела дорожка из мраморных плиток. Левкон с усмешкой вспомнил, как все детство бегал по песку, который засыпался ему в сандалии. А когда мать заговаривала с отцом о каменных плитах, тот всегда возражал: мы не должны слишком выделяться среди соседей. Пока мы покупаем землю, а не золото, одеваемся и едим, как все, — нас будут уважать. Как только позволим себе роскошь, начнут завидовать. И тогда не жди помощи. Отец уважал людей из поселка и надеялся на их поддержку. А Никомед разом согнал всех с земли и вон как зажил!
Подбежавшие к воротам рабы не посмели преградить путь хорошо одетым вооруженным господам: явно из Пантикапея, к хозяину, по делу. Благодаря Кириону спутники больше не выглядели оборванцами, и перед ними открывались двери приличных домов. Лица все были новые, Левкон не узнал никого из невольников. Только во внутреннем дворе старая прачка, увидев их, закричала в голос и, опрокинув
— Молодой хозяин! Молодой хозяин! — вопила она, лобызая его сандалии.
«Как же ее звали? Хариксена? Харуса?»
— Встань, встань. Спасибо, что помнишь. — Левкон поднял старуху. — Кто-нибудь из прежних рабов в доме есть?
— Дровосек Дий и конюх Медонт, — запинаясь, ответила та.
— Беги к ним, скажи, что я вернулся. Пусть поспешат в дом признать, что я это я.
— Да в дом-то их не пустят, дорогой господин, — всплеснула руками старуха. — Они дворовые рабы.
«Дворовые, домашние, что-то раньше я такой разницы не припомню».
Левкон оставил ее, зашагав вперед, потому что из внутренних комнат уже доносился громкий раздраженный голос Никомеда. Туда уже сбегали молодые рабыни, вертевшиеся во дворе и слышавшие возгласы Хариксены.
— Племянник? — трубил во все горло хозяин. — Что за вздор? Нет у меня никакого племянника.
Левкон положил руку на меч:
— Есть.
Арета с любопытством уставилась на дверь. Хозяин не заставил себя долго ждать. Это был немолодой грузный мужчина с седыми кудряшками, жесткой проволокой торчавшими вокруг лысины. Приподнимаясь над ушами, они придавали ему сходство с сатиром. Колоксай даже опустила глаза, ожидая увидеть козлиные копыта, выглядывавшие из-под туники.
— Я говорю: какой племянник?
— Прежде всего живой, — мрачно сообщил Левкон, выдвигаясь вперед, — И свободный. А ведь именно этого ты так не хотел, дядя, когда послал скифам отказ заплатить за меня выкуп. И просили-то, тьфу, — десять оболов. Они же не знали о нашем богатстве. Вернее, о моем.
Нельзя сказать, чтоб Никомед плохо владел собой. На его обрюзгшем недовольном лице не отразилось никакого удивления.
— Да ты сдурел, бродяга! — с гневом крикнул он. — Пугать меня вздумал! Мой племянник погиб больше двух лет назад. А ты кто такой, я знать не знаю!
Вокруг них во внутреннем дворе стали собираться рабы, из всех окон высунулись любопытные лица. На верхней галерее тоже теснились люди.
— Ах, не знаешь? — Левкон угрожающе шагнул вперед и, протянув руку, схватил дядю за горло. — Так я тебе напомню.
Никомед заверещал, как поросенок:
— Стража! Сюда!
«У него еще и стража! — поразилась Арета. — Может, тут и конница за углом?»
Из дверей во двор и на галерею мигом высыпало несколько лучников в кожаных нагрудниках и нацелило стрелы на незваных гостей.
— А боевого слона у тебя нет? — фыркнул Левкон, разжимая пальцы.
Дядя грузно осел на пол. Но он быстро пришел в себя, приняв вид оскорбленной добродетели.
— Выведите этих наглецов за ворота и покажите дорогу с моей земли.
— Она недолго будет твоей, — огрызнулся Левкон. — Весь поселок меня знает. И если ты отказываешься признать меня, то найдутся граждане Пантикапея, которые под присягой в Народном Собрании подтвердят, что я Левкон, сын Леарха, твоего брата, а также, — он недобро ухмыльнулся, — хозяин всего этого.