Хозяин Вселенной
Шрифт:
«Ау, любимый! Я закончила работу, а ты как?»
«Задание выполнено! А ты сомневалась?»
«Лучше поздно, чем никогда, — врывается в наш семейный диалог шелестящий смех. — Извини, Рома, это Уин. Я не хотел перебивать ход твоих мыслей у ручья. Но очень уж кушать хочется».
«Присоединяюсь», — и я догадываюсь, что это Биан.
«Ребята, сейчас я вас спасу от голодной смерти!»
— Ага, поймала, поймала!
Нечаянная Радость трепыхается в крепких ручках Мауны-младшей, криками выражая своё возмущение свершившимся
Сегодня мы опять отдыхаем всей семьёй. Собственно, отдыхаем мы с Ирочкой, возлежа рядышком в северной, тенистой комнате, любуясь видами сквозь ячейки сетки. Мауна и Нечаянная Радость заняты подвижными играми.
— Папа, а почему мячик без крыльев, а летает? — спрашивает дочура, прижимая к себе и успокаивая зверюшку.
— Ну… — я застигнут врасплох. — Антигравитация…
— Внутри?
— Ну да…
«Давай-давай, заливай ребёнку, — в глазах жены смешливые огоньки. — А как происходит перемещение по нужной траектории? М-м?»
— Папа не прав? — улавливает Мауна, не забывая цепко удерживать зверюшку.
— Ну, не то чтобы совсем не прав… — смеётся моя ненаглядная. — Доча, я же вижу все твои мысли. Уверяю тебя, если ты втихую разрежешь мячик, чтобы съесть антигравитацию и научиться летать без крыльев, ничего не выйдет. Мячик испортится, твой прапрадедушка обидится, что ты так обошлась с его подарком, и больше тебе ничего дарить не будет. Тебе это надо?
— Нет… — грустно вздыхает Мауна. — Этого мне не надо. Я хочу летать.
Она отпускает Нечаянную Радость, и зверюшка вспархивает на настенную икебану.
— Все могут летать. Одна я не могу. — Я чувствую, что дочь сейчас разревётся.
— Ну-ка, иди сюда, — жена сдвигается чуть в сторону.
Эмоции Мауны смещаются в положительную сторону. Она решительно размещается между папой и мамой, и Ирочка бесшумно накрывает всю компанию одним крылом. Нам всем тепло и уютно.
— Когда я была маленькая, как ты сейчас, я тоже очень хотела летать, — вздыхает жена. — Придётся тебе потерпеть, Мауна. Поверь, это совсем не так долго, три года…
— Целых три года! — дочура округляет глаза. — Вам хорошо говорить, вы уже ого-го сколько живёте!
— Ну ничего… — Ирочка гладит дочку, целует. — И ты будешь ого-го сколько жить, и ещё сверх того много-много… и все мы будем…
Она говорит по-ангельски, таким изумительным ласково-воркующим голосом, каким ни с кем больше не разговаривает, даже со мной. Этот голос появился у неё только после рождения Мауны и существует только для Мауны…
«Рома, и о чём ты думаешь в столь ответственный момент? А ну, немедленно начинай хвалить дочь!» — в глазах моей ненаглядной бесится смех.
«Я готов!» — встряхиваюсь я.
— Вы обе самые красивые у меня! — святую правду вообще говорить в лицо легко и приятно.
— А кто красивее? — спрашивает
— Ну-у… Мама, конечно, крупнее. И некоторые места у неё пока что крепче, — для пущей убедительности я похлопываю жену по наиболее крепким местам. — Но ты всё же красивее, доча.
— Да-а… — лепечет вконец разнежившаяся дочура. — У мамы такие крылья… красивые… большие…
— Так и у тебя скоро будут! — совершенно искренне говорю я. — Три года, это же тьфу! Ты уже больше прожила!
«Рома, Иолла, Мауна, здесь Уэф. Можно посетить ваше жилище?»
— Деда! — дочь вскакивает, как пружинка, выскальзывает из-под маминого крыла. — Можно, деда, можно! Мама-папа совсем даже не занимаются сексом!
— А чем же они в таком случае занимаются? — в фиолетовых глазах Уэфа, возникшего прямо в центре комнаты, тлеют насмешливые огоньки.
— Они занимаются моим воспитанием! Хвалят меня и ласкают, вот! — докладывает деду внучка.
— Доброе дело! — одобрительно говорит дед, поудобнее размещаясь на вырезанном видеотехникой круге ковра, только цветом отличающегося от нашего домашнего. — Ну здравствуйте, мои родные!
— Здравствуй, папа! — хором говорим мы с Ирочкой, садясь по-турецки, рядышком, как примерные детишки. Смеёмся все трое.
— А где бабушка? — ревниво спрашивает малышка.
Уэф огорчённо разводит руками, вздыхает.
— Не успела. Но вы не расстраивайтесь, минут через десять она закончит, и я вас соединю. Она в Крыму сейчас, вместе с Иого, — это уже нам с Ирочкой.
— Значит, всё-таки решили? — жена блестит глазами. — Именно в Крыму? Кавказ рядом…
— Всё же в Крыму, — вздыхает Уэф. — Конечно, с маскировкой подлинная головная боль, туристы кишат летом… Однако база должна всё же находиться в своей зоне ответственности. На Кавказе своя, а на Украине теперь своя будет. Ну ничего, там в этих горах, которые яйлами кличут, ещё есть вполне укромные места.
Уэф помолчал.
— Вообще-то давно пора выделить было. Не Советский Союз, там теперь такая головная боль…
— Иого координатором? — спрашивает Ирочка. — Как же ты без него?
— А он и так последнее время почти всё время в тех местах обитает, — усмехается папа Уэф. — Так вот и пусть берёт и работает официально, со своим штатом… Пойдёшь ко мне, дочка? — внезапно спрашивает он.
— Вместо Иого? — Ирочка блестит глазами, и я ощущаю её чувства: желание, озабоченность и опаску. — Замшей у тебя, угу… Ты меня в тугую спираль завьёшь, папа.
— Не будешь справляться, так и завью, — кивает Уэф. — Да не бойся, в рядовые оперсотрудники всегда перейдёшь, если не осилишь.
— Я не о личной карьере в первую очередь пекусь, папа, и ты это знаешь. — Ирочка даже крыльями встряхивает. — Я подставить вас боюсь. Короче, я ничего пока не скажу. Мне нужен разбег.
— Хорошо, разбег так разбег… — снова вздыхает папа Уэф. — А когда-то ты любила с места…
— Молодая была, глупая, — отрезает Ирочка, и мы снова смеёмся. — Впрочем, так и так ведь это не мгновенно?