Хозяин зеркал

Зонис Юлия

– Придержи язык, Оскар, – серьезно сказал Водяной. – Лягушка всегда остается Лягушкой, даже если пасется со свиньями. Постарайся хорошенько это запомнить.

И Оскар запомнил и унес это знание в новую, третью жизнь.

Третья жизнь была второй не слаще. Очень скоро выяснилось, что, значась младшим констеблем, на практике Оскар угодил в отдел особых поручений. Особые поручения заключались в том, чтобы разбираться с чересчур успешными предпринимателями (на чьи заводы и магазины положил глаз охочий до чужого добра Господин F) или чересчур несговорчивыми аристократами (в чьих садах Господин W, любящий веселье, пожелал развернуть лагерь для военной игры «Пепелище»). Особистов не любили, но побаивались.

Двойной

страх и двойная нелюбовь – такое подкосило бы любого, но только не Лягушонка Оскара. Вот и сегодняшнее назначение констебль Оскар Расмуссен принял со смирением, достойным истинного философа. Он внимательно изучил бланк приказа и красную печать, отправил документ в ящик стола (еще две недели назад принадлежавшего графу Рогану фон Вольфенштауэру) и выглянул в коридор. В коридоре было, несмотря на ранний час, не продохнуть. Перед правой допросной выстроилась очередь аптекарей и фармацевтов, как на подбор, сизолицых и грустноглазых. У входа в убойный отдел стояла кучка Караванщиков, смуглых и агрессивно-усатых. Оттуда слышалась гортанная речь, прерываемая временами окриками дежурного. У левой допросной толпился народ, а доносившийся оттуда визгливый голос принадлежал, без сомнения, скандальному журналисту Франсуа Бонжу, более известному как Маяк Безбашенный. Изучив обстановку, Расмуссен поспешил к левой допросной.

Пробившись сквозь толпу, новый полицмейстер узрел следующее: обильно потеющий инспектор Петерсен прятался за столом, причем взгляд у детектива сделался совершенно оловянным. Допрашиваемый, напротив, являл собой образец живости и трепался без умолку. Размахивая блокнотом и химическим карандашом, он пытал инспектора:

– Что вы можете сказать о кадровых перестановках в вашем ведомстве? Чем, на ваш взгляд, вызвано неожиданное назначение констебля Оскара Расмуссена на должность полицмейстера? Полагаете ли вы, что слухи об интимной связи означенного Расмуссена и высших представителей власти в нашем городе не лишены оснований?

Оскар остановился за спиной журналиста и приготовился насладиться сценой. Инспектор Петерсен, узрев начальство, слегка оправился, шарахнул по столу кулаком и заорал:

– Пасть закрой, писака недоделанный! Убери карандаш! Ты не в цирке, сволочь, и вопросы здесь задаю я!

– В самом деле? – Ничуть не смутившийся Маяк положил блокнот и карандаш на стол. – Так задавайте. Как честный гражданин с радостью на них отвечу.

– Что вы знаете о Сопротивлении?

– О Сопротивлении? Да практически всё.

По-прежнему не замечая Оскара, журналист откинулся на спинку стула, промокнул губы платком, от которого поплыл по комнате удушливый парфюмерный запах, и заговорил:

– Да, так вот. Сопротивление. Лет эдак сто назад пришла в головы нашим триумвирам блажь вернуть Городу самоуправление. До этого как-то спокойно обходились тиранией, а тут, значит, стукнуло. Поручили это дело Господину W. А Господин W у нас, как вы знаете, затейник редкостный. Веселая душа. Зачем, говорит, устраивать выборы, тратить время и деньги на такую чушь? Мы всё проще сделаем, экономичней и гуманней. Семейство и подельники одного из кандидатов в бургомистры проживали в Ледяных садах, второго – за Стрельным каналом. До ратуши расстояние и оттуда, и оттуда примерно одинаковое. Вот, решает веселый Господин W, мы и устроим забег. Пускай оба кандидата с чадами и домочадцами бегут к ратуше, и голышом, и по морозцу – зима тогда была. Кто первый добежит, тот и мэр, а второму – хер. А что, правильно. Зачем нам бургомистр-хиляк? И он сам, и семейство здоровенькими должны быть, чтобы о городском благе радеть неустанно.

Глаза инспектора Петерсена вновь стали безжизненными. Судя по тишине, воцарившейся за спиной Расмуссена, голос журналиста оказывал гипнотическое действие не только на несчастного детектива.

– Предок нынешнего бургомистра, – продолжал Маяк, – оказался слегка умнее своего соперника. Он заранее,

ночью, через окошко залез в ратушу и там притаился. А бежать пустил своего братца, с которым у них было удивительное фамильное сходство. И натурально, куманьки второго кандидата, запыхавшиеся и все в грязи, до дверей добрались, а тут сюрприз: ворота на замке. Они в дверь колотятся, а сзади уже родственнички ратушного затворника напирают. Вышла там отличная потасовка: тому в рыло, тому под дых, этого вообще ненароком придавили. А Господин W на площади стоит, руки в боки, и со смеху покатывается. Наконец команда того, что поумнее, взяла ступеньки с боем, а тут им уже и дверь открывают. Соперники: как же так, нечестно! А Господин W им: а вам и не обещали, что будет честно. Кликнул Стальных Стражей, и проигравших всех-то в городскую канализацию и смели. И на поверхности запретили показываться. Они там две дюжины лет жили и плодились, ну и побунтовывали иногда, наружу лезли, что те крысы. Вот так и возникло наше городское Сопротивление. На том, ребятушки, стоим! – патетически возопил журналист и оглянулся, чтобы проверить эффект своей речи.

Расмуссен поднял руки и несколько раз громко и отчетливо хлопнул в ладоши. Маяк смутился лишь на секунду, после чего вновь вцепился в блокнот и заорал:

– О! Кого я вижу! Новоиспеченный полицмейстер! Мой юный друг, вам непременно надо дать мне эксклюзивное интервью. Первая полоса светской хроники: «Свежая кровь вливается в старые жилы». Вы знаете, что некий монарх, или не монарх, или отец церкви, не важно, однажды решил омолодиться и перелил себе кровь двенадцати прекрасных юношей? Скончались и монарх, и юноши, хе-хе… какая жалость. Так интервью будете давать или к вам уже подкатились эти акулы и спруты из «Времечка»?

– Отчего же, – сказал Расмуссен, – непременно буду. Берите карандашик и пишите: «Известный светский хроникер был задержан по подозрению в участии в нелегальной игре “Ваша буква” и на время следствия помещен в камеру…» Куда бы вас поместить? – Он обернулся и поинтересовался у столпившихся в коридоре детективов: – Кто там у нас есть с Ржавого рынка?

– Отвертка и Лис…

– Лис? Отлично. У него как раз братишка пропал в катакомбах недели три назад. – Вновь повернувшись к репортеру, Расмуссен сказал: – Ребята с Ржавого рынка очень интересуются этой популярной игрой. Думаю, вам будет о чем потолковать. Констебль, выведите заключенного…

– Какого черта?! – заорал Маяк. – Это и было один раз, восемь лет назад… Я уже искупил!

– Так искупите еще раз. Покажите на городском плане, где находятся входы в мастерские и штаб подполья, – и проведете ночь в объятиях госпожи Забески, Котельная набережная, дом пять, а не в обществе Отвертки и Лиса.

Журналист улыбнулся. Улыбка эта Оскару не понравилась – было в ней что-то такое, некий нехороший намек или предвкушение, но толком разобраться молодому полицмейстеру не удалось. Сквозь толпу пробился посыльный в форме и протянул Расмуссену конверт:

– Срочно, ваше высокоблагородие.

И хотя обращение приятно щекотнуло Лягушонка, содержимое конверта быстро заставило его забыть и о собственном, незнамо откуда свалившемся благородстве, и о гримасах подлюки-журналиста.

В особняке Кея, куда Расмуссена вызвали срочной депешей, было не менее оживленно, чем в префектуре, хотя и на свой, макабрический лад. Расмуссен добрался сюда на пролетке, которая была быстрее и маневреннее, чем ведомственные паромобили. Проезжая через Центральную площадь, где строители и ассенизаторы все еще разгребали обломки фонтана, Оскар недовольно поморщился. Из-под колес пролетки фонтанами летела жидкая грязь. Пешеходы шарахались. Возничий осадил заклекотавших страусов перед крыльцом особняка, и полицмейстер, скинув шинель на руки швейцару, взбежал по широкой лестнице. Наверху его приветствовал слуга Кея, белый и важный Фрост. Едва склонив голову, Фрост проводил гостя в столовую.