Хозяин жизни – Этанол

Уткин Константин Александрович

Утром со смены мы шли пустые, а добычу нам привозили прямо к метро.

Помню, как я, шатаясь от недосыпа и алкоголя, продолжал пить возле метро с Борей пиво. Я ему обещал «маслица немножко и чуть-чуть сахарку… ну, может, еще орешков»

Боря впал в ступор, когда я ему выложил плиту масла, килограмма на четыре – у меня оставалось примерно семь кило – двухкилограммовый пакет сахарного песка и немного, полкило орешков, арахиса.

Хозяин комбината, самый настоящий владелец, никак не мог перейти на рыночные рельсы. Он платил рабочим копейки, зная, что все равно все будут воровать. Когда к нему пришла братва и предложила поделиться – он чисто – конкретно послал их

на три буквы. Братва взорвала ему машину. Хозяин лишился ноги, но с братвой делится не стал. Так же, как и поднимать зарплату работникам…

Впрочем, от охраны он требовал охраны. Помню, как уже под утро, когда я запивал водку чифирем и заедал тортом «Птичье молоко», вдруг позвонили – во дворе комбината видели вора. Жуткий холод под утро, по территории змеились полосы поземки, сердце, разогнанное адской смесью, бьется в висках, нервы натянуты ожиданием ментовской облавы – а только что ушло три машины с ворованными тортами – и вдруг кого-то ловить.

Но что делать – работа есть работа, мы пошли. И действительно увидели согнутую от холода фигуру, и у нее действительно под мышками виднелись батоны. Мы засвистели, замахали дубинками, рассчитывая, что бедолага окажется более быстрым, чем мы – и он побежал. Помчался вприпрыжку, набирая скорость все больше и больше – прямо к нам.

– Ребята!! Охрана!! Как здорово!! А я вот два батона спер, а выход никак не найду. Как отсюда выбраться?

Ну что с таким делать? Мы его обматерили, и выгнали через тайный лаз в заборе. Ребята! Охрана!! Я тут ворую, как убежать? Он тоже продолжал жить в советском времени…

Второго паренька увидели все рабочие ночной смены, и дежурный инженер тоже – этого пришлось сдать в милицию. И напиться потом. Поскольку настроение было испорчено напрочь…

Мы же продолжали охранять капиталистическую собственность. Вон наш коньяк едет – говорил я напарнику, видя приближающийся к воротам грузовик. А вон и закуска идет – отвечал напарник, указывая на спешащего со двора рабочего.

Масло и я, и Боря после этой охраны ели несколько лет – так же, как и сахар.

Ваня Горев

Он был импозантен – высокий, чуть сутуловатый, похожий на похудевшего Жерара Депардье. Простое черное пальто, которое он носил, потертое и обвислое, вполне соответствовало нашему положению – студентов Литературного Института. К тому же одни карман у него всегда был занят сложенными вдоль листами какой-нибудь рукописи.

Возле него постоянно крутились девицы небольшого роста – казалось, что он снисходительно принимает их ухаживания, берет ту, которая на данный момент под рукой, пользуется и отбрасывает, как ненужную вещь.

Помню – в кармане у меня ощущалась тяжеленькая бутылка водки. Точно помню, что я прогулял пару и тосковал – знаменитое студенческое братство оказалось скучным, ответственным и очень важным от осознания своей причастности к большой литературе. Пить со мной никто не хотел – и когда я увидел этого странного человека, то даже не подумал рассчитывать на него, как на собутыльника. Однако предложил и был удивлен мгновенному оживлению.

На бульваре его ждали друзья. Я их видел на курсе, но близко как-то не сошелся. Они тоже сначала отнеслись настороженно к москвичу интеллигентного вида, но потом подобрели – когда выяснилось, что я не сноб и в поглощении водки могу им еще фору дать. У одного, поэта, была изувечена на первой чеченской войне скула. Он тосковал в мирной жизни и не мог себе места найти. Остальные были приезжие из других республик… впрочем, это никого не волновало. Мы разговаривали о литературе, только и о литературе

и еще раз о литературе. Конечно, в больших количествах читались стихи. Меня тоже заставили, преодолев мое яростное сопротивление. Кстати, Хозяин отличается одной занятной особенностью – довольно часто он не стирает негативные качества характера, а наоборот, усиливает их. Вот и моя природная стеснительность разрасталась так, что вместо чтения я издавал лишь мычание.

Впрочем, пересилил себя и прочитал. И мои собутыльники сразу перешли в разряд поклонников – на что я меньше всего рассчитывал. Моя первая, скромная, с рисунками Лесина на обложке книжка стихов – Старый Север – лежавшая пыльной пачкой в каком-то углу, вдруг стала популярной. Впрочем, популярной – это не то слово. Просто люди читали мои стихи, говорили о них друзьям и те тоже хотели сборник. Я приносил, подписывал и дарил.

Продавать рука не поднималась – я по сравнению с этими ребятами был, можно сказать, образцом благополучия. У меня стали выходить детективы, и из всего курса я был, пожалуй, единственный печатаемый писатель. Мой телефон кочевал в кругах собачников вместе с хорошими рекомендациями, так что и с этим заработком проблем не было – и проблемой было разве что найти подходящего помощника для травли.

Я мог себе позволить пить хорошую водку с нормальной закуской. В компании Вани Горева все было наоборот. Там если пили, то в этот день уже не ели, поскольку все калории давал Хозяин.

После нескольких дней нашего тесного общения ко мне после лекции подошел одни из студентов, вызывающих у меня отрыжку – бездарный, но богатый, проплативший учебу в творческом вузе и спящий на лекциях после ночных клубов. Он снисходительно спросил, почему я так прилично выгляжу и общаюсь с таким подозрительным сбродом. Этот Ваня Горев – уточнял он, гундосо растягивая слова – сильно пьющий бывший уголовник.

Я пожал плечами и ответил, что мне с различными зеками приходилось общаться и что приличных людей среди них можно встретить чаще, чем среди золотой молодежи.

Ваня и не отрицал, что сидел. Правда, не уточнял, за что – по смутным обрывкам разговоров я догадывался, что скорее всего – за разбой.

Я, как один из вечных студентов Литературного института, пил там часто и много – но Ваня свел меня с любопытной компанией. Алкоголики Пушкинской площади. Они сами себя так называли с оттенком гордости. Они опустились почти на самое дно, и единственное, что у них осталось, это квартиры в престижном районе.

Хотя против волчьей хватки риэлтеров устоять трудно – я уже давно не вижу никого из них. Места алкашей заняли низкие, коренастые, мужеподобные и злобные лесбиянки. Это не пустословье – в справедливости моей оценки может убедиться любой, кто понаблюдает за этой ошибкой природы или возле фонтана, или возле памятника Есенину. Вот уж кто, бедняга, переворачивается в гробу…

Забавно, но просто так в среду пушкинских алкашей не принимали. Студенты литинститута их опасливо сторонились, прохожие тоже обходили облюбованную ими лавочку, как зачумленную.

Ваня куда-то мчался, указал пальцем, где и с кем мне его нужно было дождаться, и исчез. Я молча подошел к алкашам и взгромоздился рядом на спинку скамейки. В руке у меня была бутылка пива, в приоткрывшемся пластиковом пакетике виделась водка и закуска. Любой алкоголик пришел бы в восторг от такого соседства и приложил все оставшиеся силы, чтобы завести знакомство и победить зеленого змия путем его уничтожения – но не эти. Эти некоторое время молча и подозрительно меня рассматривали, потом тихо между собой совещались, потом один, тот, что выглядел поприличнее, коротко спросил.