Хозяйка большого дома

Демина Карина

В корзине нести удобней.

И теплее будет, под шалью-то…

Из комнаты она выходила на цыпочках, крадучись. До заветной лестницы, на чердак ведущей, оставалось полтора десятка шагов.

Альва шла, держась стены, двигаясь бесшумно. И выглядела настороженной.

Не поверила, что безопасно?

И сам бы Райдо не поверил. Главное, что осталась, а там, глядишь, поживет пару дней, успокоится немного. Присмотрится.

Он убрал ладонь, которой закрывал Нату рот, и тот, вывернувшись, уставился возмущенно.

— Что? —

Райдо это возмущение веселило.

Щенок.

Задиристый, отчаянно пытающийся выглядеть взрослым, а все одно щенок.

— Она… она…

— Она взяла лишь то, что принадлежит ей, — Райдо выглянул в коридор, убеждаясь, что альва ушла. — Не веришь? Идем.

В комнате царил обычный беспорядок, который еще недавно казался Райдо нормальным, уютным даже, а ныне вдруг стало стыдно.

Немного.

— Ну? Видишь? — Райдо обвел комнату рукой. — Моими сокровищами она побрезговала.

Уточнять, что тех сокровищ — полторы бутылки виски и почти новые носки, которые Райдо хранил на всякий случай — он не стал.

— Она… она…

— Что?

— Она альва!

— Я заметил.

Нат стиснул кулаки. И оттопыренная нижняя губа задрожала, выдавая возмущение.

— Садись, — Райдо толкнул щенка, и тот, не устояв на ногах, шлепнулся в кресло. — Давай откровенно. Чего ты хочешь?

— Чтоб она сдохла.

— Замечательно. У тебя, вроде, нож имеется. Иди и убей.

— Что? — Нат, который явно был настроен долго и нудно доказывать свою правоту, растерялся.

— Разрешаю, — Райдо сел на кровать и поморщился.

От простыней воняло.

И от одеяла.

И от подушек, причем, кажется, сильнее всего, кислым, рвотным… а вроде его не рвало… нет, в тот раз, когда рвало, он до унитаза добрался, из принципа проигнорировав ночной горшок…

…цветочки в него поставить, что ли?

— К-как разрешаешь? — брови Ната приподнялись.

— Обыкновенно. Берешь нож. Поднимаешься на чердак и убиваешь.

Сидит. Смотрит. Глаза по совиному круглые, и в них Райдо видится недоумение.

— Ну что выпялился? Убивать ты умеешь, это я знаю точно. А если конкретный совет, то бей в сердце, чтоб не мучилась, и крови меньше будет, потому как убираться после сам станешь.

Подушку Райдо отправил на пол и пинком послал в угол комнаты.

Что за хрень?

Он, милостью Короля, хозяин в этом треклятом доме, а хозяйская комната больше свинарник напоминает. Дайна сюда не заглядывает, а Нат… Нат не уборщица, хотя он и пытается, но видать, попыток его недостаточно.

— Убить?

— Убить, убить, — повторил Райдо, скинув и одеяло, которое было влажным, неприятным. — Заодно и младенца… вон, подушку возьми.

— З-зачем?

— Ну… она мелкая, резать несподручно будет. А вот подушкой накроешь, придавишь слегка и все…

— Я?

— А кто?

— Мне пойти и…

Нат нахмурился.

Интересно, он улыбаться умеет? Раньше, до

войны, небось умел, а теперь разучился. И Райдо понятия не имеет, как его научить, чему научить… он вообще учитель на редкость дерьмовый, с такого пример брать — себе дороже выйдет. А Нат берет.

Упрямый.

И сейчас сгорбился, нахохлился. Волосы на макушке дыбом торчат… небось, гребень потерял… Дайна жалуется, что Нат совершенно невозможен, хамит, грубит и беспорядки учиняет. Но оно и верно, детям положено беспорядки учинять, а Нат ребенок, пусть самому себе охрененно взрослым кажется.

— Тебе, — Райдо поднял бутылку, в которой виски оставалось на треть. И появилось почти непреодолимое желание к этой бутылке приложиться.

Легче станет.

Ему ведь больно, и он устал от боли, от самой этой жизни, которая — война. И отвоевывать минуту за минутой, час за часом… на кой ляд? Напиться и уснуть.

Он заставил себя разжать пальцы, и бутылка упала на грязный ковер.

— Я… — Нат смотрел, как по этому ковру растекается лужа. — Я… не хочу ее убивать. Она ведь женщина… и младенец… и…

— То есть ты хочешь, чтобы их убил я? — Райдо пнул бутылку, жалея, что не вышвырнул в окно. Запах дразнил, заглушая иные, гноя, крови и слизи, которая сочилась из лопнувшего рубца. И надо бы рубашку снять, вытереть эту слизь, зачистить рану, прижечь, перебинтовать…

Позже.

Нет в этих действиях никакого смысла.

— Н-нет, — ответил Нат, отводя взгляд. — Я… не хочу, чтобы вы их убивали.

— Замечательно. Тогда что?

— Пусть уйдет.

— Куда?

— Не знаю. Куда-нибудь.

— Окно открой.

— Что?

— Нат, ты вроде на слух не жаловался. Окно, говорю, открой.

К капризам Райдо — а он порой сам себя бесил этими капризами — Нат привык. И сунув нож в сапог, он спокойно подошел к окну, гардины раздвинул, чихнул — пыли в них набралось, и сами эти гардины идиотские какие-то, в цветочки. Кто их только выбирал? А подоконник серый от грязи, отскоблить которую получится разве что с краской. Раму заело. Нат долго возился с ручкой, дергал то вверх, то вниз, но справился, открыл. И из окна пахнуло холодом, сыростью, ветром, что принес запахи леса, пусть бы сие было и невозможно: слишком далек этот лес, недостижим практически.

— Что видишь? — Райдо поднялся.

Вставать было безумно тяжело, кровать держала.

Манила.

Говорила, что он, Райдо, болен, что он почти уже умер, а умирающие ведут себя соответствующим образом, лежат смирно в кроватях и позволяют близким окружать их заботой и вниманием.

Хрена с два.

Потом, когда он, Райдо, в гроб ляжет, пусть окружают, а пока… до окна — пять шагов, а за окном — целый мир. И яблони видать, те самые, из-за которых долину Яблоневой назвали. Говорят, весной здесь красиво… если постараться и дотянуть до весны, чтобы увидеть… а почему бы и нет?