Хозяйка розового замка

Гедеон Роксана Михайловна

— Разве ты влюблен? — с улыбкой спросила я, останавливаясь рядом.

Вместо ответа он поднял голову, вгляделся в горизонт и сделал меланхоличное движение рукой.

— Радуйтесь, синьора… Возвращается тот, кого вы ждете.

— Мой муж?

— Да. Это та самая барка, что увезла его.

Приложив руку ко лбу, я вглядывалась вдаль. Сумерки становились все гуще, по потемневшему небу, как я только сейчас заметила, неслись тяжелые облака, и ветер усилился.

— Будет гроза, — печально сообщил Витторио.

Барка быстро неслась по волнам, и, прежде

чем я успела ощутить беспокойство, она ткнулась носом в берег. Забыв о Витторио, я побежала, спотыкаясь на гальке, — побежала по берегу в ту сторону, где причалила барка. Из нее уже выскакивали рыбаки. В полумраке я увидела силуэт человека, который был выше всех, и, зная, что это должен быть мой муж, я позвала его.

Он удивленно обернулся, я подбежала и, часто дыша от радости, упала ему на грудь.

— Боже праведный! А что вы здесь делаете?

От его перевязи и кожаной портупеи пахло морской солью и еще почему-то травой, а его рука мягко гладила мои волосы.

— Я думал, вы сидите в гостиной и у домашнего очага ожидаете меня к ужину.

— Я отпустила слуг. Мне стало так грустно без вас, что я отправилась вас встречать.

— Это очень мило. А зачем вы отпустили слуг?

— А зачем они нам? Мы хорошо поужинаем вдвоем. Разве есть какие-то возражения?

— Ни-ка-ких…

Подняв мое лицо за подбородок, он поцеловал меня и, обняв за талию, повел к вилле. Наступил уже глубокий вечер. В полнейшей темноте поднимаясь по аллее, мы разговаривали. Он рассказывал мне о Капри, о песнях, которые там слышал, и под конец показал мне коралловые бусы, яркие и тяжелые.

— Это вам, моя дорогая. В качестве сувенира. Отправьте их завтра вместе с остальным грузом, полагаю, Веронике и Изабелле они особенно придутся по душе.

Было так приятно, что он помнит о моих дочерях, что у меня снова часто забилось сердце от благодарности к нему. Честно говоря, я даже не совсем понимала, почему меня так нежно любят, почему я вызываю такую заботу и страсть. Просто мне ужасно повезло в то хмурое сентябрьское утро, когда я встретила на пустынном бретонском берегу Александра.

Пока он менял одежду, мылся и вполголоса разговаривал о чем-то с Гарибом, я подбросила несколько поленьев в камин и зажгла в гостиной свечи — так, чтобы свет был неяркий, рассеивающийся, загадочный… Потом я принесла из кухни приборы и ужин, приготовленный кухаркой, и, когда разливала по прозрачным венецианским бокалам амаретто, появился Александр.

— О, да вы, похоже, решили сегодня вовсе отказаться от роли гордой герцогини, — сказал он, увидев белый фартук, повязанный вокруг моей талии.

— Да, я сегодня даже сама сварю вам кофе… Какой вы хотите?

— Капуччино [4] — такой, как любите вы, любовь моя.

Я подняла на мужа глаза, и сердце у меня даже сжалось — до того приятно быть с ним рядом. Он сумел так привязать меня к себе, что я уже жизни без него не представляла: в моем чувстве крепко смешались физическое влечение и сердечная привязанность, и это давало мне право

думать, что такое со мной случилось впервые. Да, впервые я чувствовала к мужчине и то, и другое. Надо было прожить почти двадцать шесть лет, чтобы дожить до этого…

4

Капуччино (ит.) — кофе с молоком.

Его рука обвила мою талию, он нашел мои губы, стал целовать — глубоко, нежно, запрокидывая назад мою голову; его пальцы ласкали мою полуоткрытую грудь. Я была горда, что любовь и влечение ко мне делают его таким неутомимым, страстным, ненасытным, — он, казалось, совсем не уставал, хотя каждая наша ночь была бурной. Что ж, это еще один повод для удивления…

Не слишком охотно отстранившись, он улыбнулся:

— Будем ужинать?

— Да. Уже все готово.

Пожалуй, впервые за все наше свадебное путешествие мы ужинали в такой романтической обстановке — при мерцающем, приглушенном свете свечей в высоких канделябрах, слабом потрескивании дров в камине, благоухании цветов и тусклом блеске темно-красного вина в изящных бокалах.

За окном все сильнее шумел ветер.

— Будет жаль, если погода испортится, — проговорила я. — Что мы тогда будем делать?

— Сядем у камина и станем вместе читать новые романы, дорогая.

Я слабо улыбнулась, ковыряя ложечкой кусочек сладкого воздушного пирога. Александр спросил:

— А что вы вообще хотите делать?

— Здесь, в Неаполе?

— Нет. Наше пребывание здесь, похоже, затягивается. Куда бы вы хотели отправиться? Я обещал вам показать всю Италию.

— Ну, это зависит от того, какими средствами мы располагаем, — произнесла я.

— Нет, дорогая. Нисколько не зависит. Если вы пожелаете, мы можем отправиться даже в Америку — нас стеснит любое обстоятельство, только не деньги.

Я смотрела на мужа, обдумывая свою мысль. Потом спросила:

— Я могу высказывать любые предложения, да?

— Абсолютно.

Нерешительно, поскольку мне самой все это казалось странным, я проговорила:

— Знаете, Александр, я вдруг подумала, как было бы хорошо на какое-то время избавиться от роскоши, слуг, чужого присутствия… Я бы смогла сама готовить вам ужин. И обеды тоже. За время революции я всему научилась, и эти занятия не кажутся мне трудными. Зато мы были бы только вдвоем. Ну, представьте себе, — апрель, морское побережье, вы и я… Разве это не заманчиво?

Он внимательно слушал, играя ножом.

— А как вы себе это представляете, дорогая?

— Ну, мы могли бы отправиться, например, в Тоскану, на побережье. Верхом, вдвоем… Мы бы всех отослали прочь. Взяли бы, например, только Слугги, чтобы он защищал нас.

Наклонившись ко мне и взяв мою руку, он произнес:

— Похоже, это заслуживает внимания, cara.

— И вы согласны, что это возможно?

— Да. Пожалуй, надо будет потратить несколько дней на приготовления.

— И когда мы поедем?