Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
— Плохо! — возвестил Аполлон и, верно, в избытке чувств, ударил себя в грудь кулаком. Кулак был внушителен, и грудь загудела.
А может, не грудь, но железный статуй, которого Аполлон держал под мышкой.
— У меня все плохо!
Он даже всхлипнул и статуй поставил на крышку ближайшего унитаза.
— Ты погляди только!
Статуй оказался козлом, слегка кривобоким, на редкость тощим, как сказала бы матушка — лядащим. Левый рог его был чуть короче правого, спина подымалась горбом, а ноги и вовсе в стороны
— Козел, — сказала Евдокия и потрогала статую.
Металл был холодным.
— Козел! — Аполлон произнес это слово так, что сразу стало ясно: козел не просто так себе парнокопытное, но сокрыт в нем некий тайный, сакральный даже смысл. — Они вручили мне козла!
Он тоненько всхлипнул и смахнул пальчиком крупную отборную слезу, что выкатилась из левого глаза. Правый оставался сух и смотрел строго, ожидая от Евдокии сочувствия.
Но ныне не было у нее желания козлам сочувствовать.
От продолжения беседы ее избавил тот же колокольчик и новые посетительницы, вид которых напрочь лишил Евдокию способности мыслить здраво, если сия способность, конечно, еще оставалась при ней.
— Аполлон! — густой бас Гражины Бернатовны заполнил зал. — Аполлон, мальчик мой!
— Полечка, ты ведешь себя не совсем верно…
— Мой сын сам знает, как себя вести!
— Комиссия ждала благодарственной речи… мы приготовили фуршет… — Брунгильда Марковна сделала попытку обойти свекровь, но была остановлена взмахом могучей руки.
— Твоя фуршета никому не надобна! — Гражина Бернатовна ступала тяжко, важно. В новом парчовом платье, с юбками столь пышными, что не ясно, как они в дверь прошли-то, она гляделась весьма внушительно. — Полечка, ты страдаешь?
— Страдаю, — Аполлон смахнул вторую слезу. — Мама! Они мне козла сунули!
— Полечка, ты все неправильно понял…
— Мой сын страдает! — возвестила Гражина Бернатовна, краснея лицом.
А Евдокия мысленно отметила, что красное лицо с цветом платья весьма гармонирует… почти как широченный воротник, на котором голова Гражины Бернатовны лежала, будто бы на блюде.
Высокую прическу ее украшали восковые яблоки и груши, а из темечка торчало длинное петушиное перо. Когда Гражина Бернатовна наклонилась, Евдокия разглядела и птичку, крохотную колибри, не то свившую гнездо, не то запутавшуюся, в темных, явно подкрашенных, волосах.
— Я чувствовала, что этим все закончится! — от голоса Гражины Бернатовны позвякивали хрустальные подвески на люстре, а тяжкая ее поступь заставляла покачиваться и унитазы. Из-под вороха юбок, щедро отделанных кружевом, выглядывали квадратные носки кавалерийских сапог. — Чувствовала всем своим материнским сердцем! А оно не вреть!
— Матушка! — взревел Аполлон, попытавшись увернуться от матушкиных объятий. — Они… козла… мне…
От обиды нижняя губа Аполлона выпятилась и затряслась, нос непостижимым образом сделался
И вновь на Аполлона.
Красота неописуемая.
— Полечка, солнышко… конечно, они вручили тебе козла. Они всем козлов вручают, — Брунгильда Марковна была в желтом. Платье из яркое парчи, щедро расшитой стеклярусом, облегало тощее ее тело, узкие рукава подчеркивали неестественную худобу рук, а в треугольном вырезе виднелись полупрозрачные, синюшные какие-то ключицы.
— Ты… знала?!
О, сколько праведного возмущения было в этом голосе.
— Знала, — покаялась Брунгильда Марковна, поглаживая козлиные кривые рога. — Это не просто козел…
Она вздернула остренький подобородок, смерив Гражину Бернатовну взглядом, полным превосходства.
— Это Познаньский Козел! — ударение Брунгильда Марковна поставила на первом слоге. — Тот самый Познаньский Козел, который вручается за особые достижения…
Она перевела дыхание и ткнула в круглый козлиный глаз.
— За индивидуальность. Непримиримость… за яркий талант…
Аполлон шмыгнул носом и на козла посмотрел без прежней обиды.
— Получить Познанского Козела — это величайшее счастие! Мне стоило немалого труда уговорить пана Стрижецкого, чтобы номинировали именно тебя…
— Полечка гений! — Гражина Бернатовна подобралась к козлу с другой стороны и ткнула в бок кривоватым пальцем. — Полечка и без твоей помощи получил бы любого козла… хоть познаньского, хоть краковельского…
— Ай, не скажите, — Брунгильда Марковна скрестила руки на впалой груди. — Вы не представляете, какая в этой среде конкуренция…
— Ты мне про конкуренцию не сказывай…
— А вам, мама, ни про что сказывать не надобно. Вы слишком закостенелы…
— Я костенелая? — Гражина Бернатовна уперла руки в бока, и юбки ее опаснокачнулись. — Это я-то костенелая? На себя глянь!
— Дуся, — Аполлон дернул Евдокию за рукав. — Дуся… они сейчас снова…
— Между прочим, ныне стройность в моде…
И Евдокия решилась.
— Идем, только тихо…
— А вам, мама, не мешало бы заняться собой… вы слишком много едите.
— Ты меня куском хлеба попрекаешь?! — взвизгнула Гражина Бернатовна, хватаясь за козлиные крутые рога. — Поля, твоя жена меня не уважает!
— Я не уважаю?! — Брунгильда Марковна от козла не отступилась и схватила за тощую заднюю ногу. — Да я вас так уважаю, что слов нет! А вы меня…
— А за что тебя уважать?!
— Я вашего сына в люди вывела! — Брунгильда Марковна дернула козла на себя, но отпускать сей символ вящей гениальности сына Гражина Бернатовна не собиралась. Евдокия пятилась, Аполлон пятился с нею, он пригнулся, сделавшись меньше, тусклей. И даже рубаха его сделалась не такой яркой.