Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
— А какая разница? — Гавриил смотрел, как старушечьи пальчики ловко управляются с кружевом и представить себе не мог, что некогда им случалось касаться и веревки, и секиры.
— Огромная, молодой человек! Огромная! Хранцузская со скошенным лезвием идеть, и оттого требует особой балансировки. Чуть криво поставь, и все, заместо казни, зрелища назидательного, для грешников и вовсе необходимого, за — ради духовного их спасения, будет комедьен. У италийской же лезвие прямое. Да и механизмус не такой капризный. Но все одно папенька мой гильотину не больно жаловал. Вот руки — дело иное, им и вера есть, и человеку
От возмущения старичок едва не упустил петлю.
Звали его Жигимонт Занятуйчик, и ныне пребывающий в почтенном возрасте, некогда служил он королевским палачом, сохранивши о тех временах самые благостные воспоминания, каковыми делился щедро. А Гавриил слушал, гадая, могло ли случиться, что этот старичок и есть волкодлак?
Ему, конечно, восемьдесят три и ходит он с тросточкою, медленно, то и дело останавливаясь, чтобы дух перевесть. Однако же слабость сия может быть показною. Да и до времени недавнего имел он распрекрасную возможность утолять голод волкодлачий, что называется, за государственный счет.
— Нет, ныне к палачу никакого уважения… вот помнится, прадеду моему, который к италийцам ездил, учился… как это… квали — фи — кацию повышал, горожане всегда в пояс кланялися… а деда и вовсе Мастером величали. Разумели, небось, что жизнь, она такая… сегодня ты на помост смотришь, а завтра уже и с помоста.
Крючок замер, и пан Жигимонт замолчал, устремив взгляд на дверь. Обернулся и Гавриил.
Сперва ему показалось, что это лишь тень.
Не тень — женщина в лиловом платье.
— От же, — пан Жигимонт торопливо убрал рукоделие в корзинку, отделанную розовыми лентами, — нигде от них спасу нет. Племя колдовкино…
На колдовку женщина не походила.
Она выглядела… бледной.
Больной?
Немочной точно, и темный, почти траурный колер платья лишь подчеркивал болезненную белизну ее кожи.
— При тятеньке колдовок на костер отправляли… и правильно, я вам скажу, делали.
Женщина шелохнулась. Она ступала очень медленно, неуверенно как-то, и складывалось престранное ощущение, будто бы не она шла, а ее вели.
— От колдовок все беды… теперь-то вешают… оно, конечно, в чем-то разумней, с костром возни много да и дорого. Попробуй-ка на кажную колдовку оплати, что хвороста подводу, что масла. И главное, за всем глаз да глаз надобен был. Чтоб хворост не сырой, чтоб масло не порченное… а опосля пиши казначею челобитную, объясняй, что сгорело все вместе с колдовкою… нет, жечь колдовок — экономически невыгодно.
Женщина, поравшявшись с креслом, в котором сидел пан Жигимонт, обернулась.
Некрасивая.
И все же… все же было в ее лице что-то такое…
Пан Жигимонт смолк и торопливо поднялся.
— Прошу простить, но мне пора… и вам тут засиживаться не стоит, — он покосился на женщину, которая остановилась у пустого камина, — послушайте совета старого человека…
— Пан Жигимонт! Вновь пугаете людей своими домыслами?
На этот голос обернулся не только Гавриил, но и незнакомка в лиловом, которая вдруг сгорбилась, точно желая стать меньше.
— Панна Каролина, — королевский палач поклонился. —
— Глупости… а вы Гавриил? — статная брюнетка протянула руку в перчатке.
Перчатка была атласной и алой.
Вызывающий цвет.
— Мне муж о вас рассказывал…
— Муж?
— Вы встречались с ним за обедом. Произвели самое благоприятное впечатление, а уж ему понравится непросто…
Она была высокой, чересчур высокой для женщины, и Гавриилу приходилось задирать голову, чтобы смотреть в глаза, а не в бюст, пусть бы оный и заслуживал всяческого внимания.
— Агата, — представилась дама. — Агата Зусек. А там моя бедная сестрица Каролина… не слушайте этого старого маразматика…
…хлопнула дверь, стало быть, последние слова пан Жигимонт слышал и весьма разозлился.
— Ему повсюду мерещатся, что ведьмы, что разбойники. Вот погодите, пройдет месяц — другой и он придумает, в чем обвинить вас.
— В чем?
— Не знаю, — она повела пухлым плечиком.
Обнаженным плечиком.
Алое платье, в которое облачилась панна Агата, было столь же роскошным, сколь и вызывающим. Шелк плотно облегал статную ея фигуру, подчеркивая и высокую грудь, которая так и норовила выпрыгнуть из излишне вольного выреза, и тонкую талию… от обилия обнаженного тела голова пошла кругом.
А может, не от тела, но от терпких травяных духов Агаты.
— Но придумает всенепременно. И казнь подберет. Каролина, дорогая, как ты?
Она коснулась светлых волос сестры, и та вздрогнула.
— Извините, она несколько нелюдима. Медикусы утверждают, что это пройдет. Когда-нибудь пройдет, — теперь в голосе панны Агаты слышалась печаль. — Дорогая, да у тебя руки ледяные!
Две сестры.
Но до чего не похожи. Агата — высокая и красивая, пожалуй, чересчур уж красивая, чтобы в обществе ее Гавриил чувствовал себя спокойно. Каролина бледная, изможденная и до времени состарившаяся. Что же с нею произошло?
И как узнать?
— Дорогая, тебе лучше вернуться в комнату… помнишь, мы договаривались, что одна ты не будешь ее покидать? Пойдем…
Каролина поднялась.
— Осторожней, милая… ты еще слишком слаба, чтобы гулять в одиночестве… хочешь, мы отправимся в парк? Погода сегодня чудесная…
Агата обнимала и поддерживала сестру, а та словно и не замечала этой поддержки, шла, глядя исключительно под ноги. Поравнявшись с Гавриилом, Каролина остановилась.
Узкое лицо.
И черты его лишены гармонии. Они существуют словно бы сами по себе, что тяжеловатый крупный нос, который скорее подошел бы мужчине, что лоб, тоже узкий и скошенный, и брови на нем темные, чересчур уж яркие. А глаза вот блеклые.
— Ты… кто? — сиплый голос. И Каролина трогает шею.
— Гавриил, — он поднялся и поклонился. — Вам помочь.
— Нет… да… не знаю.
— Мы справимся сами, — уверила Агата.
— Д — да… наверное… мы справимся?
— Справимся, дорогая. Несомненно справимся… ты у нас сильная, — она гладила Каролину по плечам, а та мелко дрожала. — Но тебе пора отдыхать… ты же устала.
— Да?
— Да, — с убежденностью произнесла Агата. — Прилечь… поспать немного. А когда проснешься, мы пойдем гулять…