Хозяйка тайги
Шрифт:
– Свободе в узилище? – сквозь слезы выкрикнула Ниночка.
– А вот это – наша тайна, мадам, – Абдюшев заговорщицки подмигнул ей, и лакеи начали разливать суп по тарелкам. – Все ж таки темна и неясна душа русская, но до чего добра. Нерусскому человеку не понять того…
К стене казарменного острога метнулась смутная, неясная фигура. Рослый человек в обычном кафтане внимательно вглядывался в зарешеченное окошко. Заметил кого-то, вздохнул горестно.
– Серж… –
На прелой прошлогодней соломе сидел Волконский, осунувшийся, усталый. Дремал после сытного обеда, посланного с кухонь губернатора иркутского.
– Серж… – вновь прошептал незнакомец и сердце его зашлось от боли.
Ему вспоминался другой Волконский. Гарцевал тогда перед бригадой на белом коне ее командир – Сергей Волконский. Пропустив мимо себя все ряды, он приостановился неподалеку от него и уже собирался повернуть лошадь, чтобы отъехать дальше, как вдруг услышал:
– Серж, поближе!
Изумленный Волконский подъехал тогда к нему поближе. Он повернул к генералу усталое лицо и негромко сказал:
– Я очень доволен вашей бригадой…
Лицо Волконского вспыхнуло от удовольствия. Но он продолжил увещевательно-охлаждающе:
– Видны, видны следы ваших трудов, Серж… По-моему, для вас гораздо выгоднее будет продолжать оные, нежели заниматься управлением империи, в чем вы, уж простите, и толку не имеете…
Он все знал, за всем следил, но как смертельно надоело ему тогда все это…
Спустя какое-то время Серж напишет ему письмо, в котором жалобно посетует, что, дескать, оклеветали его перед высокой августейшей персоной.
Он прочтет тогда письмо Волконского дважды.
Серж не понял его, а ведь он ясно давал понять, что пора остепениться, сойти с безумного пути, им прежде принятого. Он тогда все еще думал, что одних только слов его будет довольно, чтобы прекратить деятельность заговорщиков. Как же он ошибался.
– Серж, – жалостливо шептал он ныне. – Что же ты наделал, Серж… Что же мы все наделали.
Не ему было карать их. Бог карал пока только его одного, отнимая одного за другим самых дорогих ему людей. Так кто помешает ему последовать вслед за ними путем их мученическим?..
Этап простоял в Иркутске восемь дней. Восемь дней надежды, новых планов, слабенькой искры веры в лучшее. Они почти полюбили Сибирь.
Но на девятый день с этапа сняли полковника Лобанова. Командование перешло к капитану Григорию Матвеевичу Жиревскому. И каждого арестанта он приветствовал плевком в лицо и словами:
– Это – последнее человеческое тепло, кое дано тебе еще почувствовать. Так что, запоминай, собака!
Лобанов, стоявший у оконца караульной отворотился с презрением. Подлец Жиревский напомнил ему эпизод из далекой
– Батюшка, – закричал он, – пощадите, простите, это я виноват!
Лобанов помнит, что произошло в дальнейшем. Наследник получил в лицо сапогом. Кровь сразу же закапала из разбитой губы, но Александр твердо устоял на коленях…
Увидев кровь, Павел сразу остыл.
– Прости, сынок, – глухо пробормотал он и, не закончив развода, спешно ушел в кордегардию…
Лобанов, ныне полковник, вздохнул судорожно. Экий подлец этот Жиревский! Никогда он еще не испытывал такой глухой ненависти, ненависти за то унижение, коему подвергал ныне капитан лучших людей России.
ГЛАВА 10
Губернатор Абдюшев устало протиснулся в низенькую дверцу потаенной комнатки. На узкой кровати лежал человек, с головой укрывшийся одеялом.
– Ты точно пойдешь за ними и далее, гос.. господине? – пресекающимся голосом спросил Семен Ильич.
Из-под одеяла прозвучал глухой голос:
– Пойду. Мне то предназначено. Предназначен затвор сибирский. Буду молиться и слушать голос Бога. Он только здесь, на просторах диких да в лесах таежных и слышен еще.
– Помолись тогда и за меня, – светло улыбнулся Абдюшев, уже примеренный с дикой такой причудой…
Лизанька, его Лизанька тоже тогда все спрашивала. Просила робко. Он ведь что ей тогда сказал:
– Я ведь не за все расплатился, Лиза… Бог карает и карает меня. Я за все в ответе. Надо уйти, Лиза.
А она, кашляющая, больная, рвалась разделить с ним его судьбу, как ныне рвутся те удивительные женщины за обозом этапным. Да он не пустил ее. Словно из далекого далека донеслись из потаенных воспоминаний слова его, к жене обращенные:
– Нет, Лиза, с тобой – это было бы счастье. Я должен пройти здесь, на земле, страдания и муки, я должен спасти свою душу.
Он много думал тогда, долго мучился. Он должен был искупить молчаливое свое согласие на убийство отца.
Она, нежная, она, светлая, гладила его по лысеющей голове и шептала:
– Я понимаю тебя, я смогу помочь тебе хотя бы в этом…
И не удержалась, все-таки взрыднула. Она ужасалась тогда.
А ныне ужасается этот некоронованный венценосец Сибири. Губернатор был подавлен. Действительно, гость его тайный благословен, коли вот так, скрытно от целого мира идет решительно искать истину, жить по-божески, из самого первого на земле становясь самым последним…