Храм Духа Святого

О'Коннор Фланнери

— Приходите завтра с утра, — сказал художник, пряча деньги в карман. — Мне надо сначала перенести из альбома на кальку.

— Нет, нет! — запротестовал Паркер. Глаза у него вспыхнули, как будто он готов был в драку. — Переносите прямо сейчас или давайте сюда мои деньги.

Художник согласился. Если, рассудил он, человеку хватило глупости захотеть себе на спину Христа, он запросто через минуту может одуматься, но если уж работа начата — все, назад пути нет.

Взявшись за калькирование, он велел Паркеру пока помыть спину с особым мылом, которое он использовал в своем деле.

Паркер помыл, вернулся и стал ходить по комнате взад-вперед, нервно поводя плечами. Он и хотел еще раз посмотреть на картину, и в то же время не хотел. Наконец художник встал и велел Паркеру лечь на стол. Он протер ему спину этил хлоридом и начал намечать голову йодистым карандашом. Через час он взялся за свой электрический инструмент. Особой боли Паркер не чувствовал. В Японии ему на руке выше локтя накалывали Будду иглами из слоновой кости; в Бирме маленький человечек, похожий на коричневый корешок, сделал ему на каждом колене по павлину тонкими заостренными палочками в два фута длиной; непрофессионалы работали с ним иголками и сажей. Под рукой хорошего художника Паркер был обычно так умиротворен и расслаблен, что нередко засыпал, но на этот раз он бодрствовал и ощущал каждый свой мускул.

Ближе к полуночи художник сказал — хватит. Одно зеркало, четыре фута на четыре, он поставил на стол у стены, другое, меньшее, снял со стенки в ванной комнате и дал Паркеру в руки. Паркер стоял спиной к настольному зеркалу и шевелил другое, пока в нем ярким цветным всполохом не отразилась его спина. Она почти вся была покрыта маленькими квадратиками — красными, синими, шафранными и цвета слоновой кости. Из них складывался очерк лица — рот, начатки густых бровей, прямой нос, — но лицо было пустым, до глаз очередь еще не дошла. Впечатление на миг создалось почти такое, будто художник его надул и сделал ему «друга врача».

— А глаза?! — закричал Паркер.

— Будут, — сказал художник, — будут, всему свое время. У нас еще день впереди.

Ночь Паркер провел на койке христианской миссии «Светлое пристанище». Этот способ городской ночевки он предпочитал всем остальным, потому что, во-первых, бесплатно, во-вторых, хоть какая-то, да кормежка. Ему досталось последнее свободное спальное место, и, придя, как был, босиком, он не отказался от пары ношеных ботинок, которые в затмении, что им владело, тут же и напялил, укладываясь на койку. Он еще не отошел от случившегося. Всю ночь пролежал без сна в длинной спальне, где на койках по-всякому бугрились фигуры. Свет шел только от креста, фосфоресцировавшего на дальней стене. Опять тянулось, чтобы схватить, дерево, потом вспыхивало; тихо горел сам по себе ботинок; отчетливо, хоть и беззвучно, глаза в альбоме приказывали: ВЕРНИСЬ. Ему не здесь, не в этом городе хотелось быть, не в этом «Светлом пристанище», не в этой одинокой койке. Он отчаянно тосковал по Саре Рут. Ее колючие глаза и злой язык были единственным утешением, какое приходило на ум, и теперь, думалось ему, он это утешение теряет. Ее глаза были для него мягче и неспешней, чем глаза в альбоме, чью проникающую силу он по-прежнему чувствовал, хоть воображение и не могло в точности восстановить их взгляд. Под их излучением он был, казалось, прозрачней мушиного крылышка.

Татуировщик

велел прийти утром не раньше десяти, но, явившись на работу к этому часу, он увидел Паркера, в ожидании сидящего на полу в темном коридоре. Встав с приютской койки, Паркер решил, что когда татуировка будет готова, он на нее и не взглянет, что все его дневные и ночные переживания были наваждениями чокнутого и что он должен снова начать жить по своему собственному здравому разумению.

Художник начал там, где кончил накануне.

— Я только одно хочу спросить, — сказал он вскоре, не прерывая работы над Паркеровой спиной. — Почему вам вдруг такое понадобилось? Что, вот так вот взяли и уверовали? Обрели спасение?

Его голос звучал насмешливо. У Паркера в горле была сушь и соль.

— Нет, — сказал он. — Мне лично ничего такого не нужно. Если мужчина сам себя спасать не умеет, я его не уважаю.

Слова вылетели у него изо рта облачками пара и, казалось, тут же рассеялись, словно он их не произносил.

— Тогда почему…

— Я женился на такой, которая спасена, — объяснил Паркер. — Женился, а не надо было. Надо было делать ноги. А она взяла и забеременела.

— Беда, — сказал художник. — Так это она вас послала татуироваться.

— Нет, — сказал Паркер. — Она ничего не знает. Ей будет сюрприз.

— Что, думаете, ей понравится и она на время отстанет?

— Ей деваться будет некуда, — сказал Паркер. — Она не сможет сказать, что ей не нравится Божий лик.

Он подумал, что много уже нарассказал художнику про свои дела. Художник хорош на своем месте, но пускай сидит и не суется в житье-бытье обыкновенных людей.

— Я ночь не спал, — сказал он. — Может, теперь передремну.

Этим он заткнул художнику рот, но сна себе не обеспечил. Лежал и лежал, воображая, как Сара Рут онемеет при виде лица у него на спине, да еще то и дело в голову лезло это дерево в огне и горящий под деревом пустой ботинок.

Художник работал почти до четырех как заведенный, не отрываясь даже подкрепиться, отводя электрический инструмент от спины Паркера только для того, чтобы стереть капающую краску. Наконец он кончил и сказал:

— Можно встать и посмотреть.

Паркер поднялся, но вставать не стал — сел на краешек стола.

Художник был доволен своей работой и хотел, чтобы Паркер посмотрел немедленно. А Паркер все сидел на столе и сидел, чуть подавшись вперед, но с отсутствующим видом.

— Что с вами такое? — спросил художник. — Идите взгляните.

— Со мной ничего, — сказал Паркер со внезапной враждебностью. — Татуировка никуда отсюда не денется. Тут и будет, когда я приеду домой.

Он взял рубашку и осторожно начал надевать.

Художник грубо схватил его за локоть и поставил между зеркалами.

— Ну-ка давайте смотрите, — приказал он, разозлясь на такое пренебрежение.

Паркер взглянул, побелел и отодвинулся. Но глаза всё смотрели в упор с отраженного лица — спокойные, взыскующие, окутанные безмолвием.

— Ваша была идея, не забывайте, — сказал художник. — Я бы другое порекомендовал.

Паркер, ничего не отвечая, надел рубашку и вышел. Художник крикнул вдогонку: