Храм Фортуны

Ходжер Эндрю

Между тем, в селении явно что-то происходило: ночь наполнилась шумом, топотом ног и копыт, приглушенными разговорами и лязгом металла.

Киликиец приподнял голову и прислушался. Да когда же они успокоятся? И в этот момент в уши ему ударил отчаянный, полный боли и горя, женский крик.

Селевк моментально вскочил на ноги, схватившись за рукоятку меча, который висел на поясе, моряки тоже зашевелились.

— Что там такое? — буркнул Хирхан. — Если это праздник в нашу честь, то совершенно некстати.

Селевк не ответил, напряженно прислушиваясь.

Сначала ему показалось, что кричала Корнелия, но теперь он уже не был в этом уверен. Тем более, что сейчас ясно различал приглушенные причитания, которые доносились со стороны одного из соседних домов.

— У них какие-то неприятности, — хмуро сказал киликиец. — Как бы они не захотели отыграться на нас. Надо пойти к вождю, поговорить и узнать...

Он не закончил — в хижину шагнула мощная фигура, в которой все сразу узнали Такфарината. Лица вождя, правда, не было видно, но осанка не оставляла сомнений.

— Вы здесь, римляне? — глухо спросил он.

С ним явно что-то было не так: в голосе звучала злоба, боль, отчаяние. А слово «римляне» он произнес так, как суеверные люди произносят слово «змея» или «паук» — с ненавистью и отвращением.

— Мы здесь, — ответил за всех Селевк. — Но мы не римляне, я уже объяснял тебе. Я — грек из Киликии, а эти люди — финикийцы.

— Это неважно, — сказал Такфаринат. — Уже неважно...

— Что случилось, вождь? — спросил Хирхан. — Не мы же тебя обидели? И не девушка, надеюсь?

Несколько секунд Такфаринат стоял молча.

— Завтра утром мы едем в Рузикаду, — сказал он наконец, поворачиваясь, чтобы уйти. — Я сам провожу вас туда. И мое войско пойдет с нами. Спите, чужеземцы.

И он скрылся во тьме, а снаружи послышался лязг металла. Высунув голову в дверной проем, Селевк увидел, как хижину берут в кольцо несколько вооруженных нумидийцев. Один из них сделал ему знак войти внутрь.

— Похоже, мы стали пленниками, — сообщил киликиец своим товарищам, усаживаясь на подстилку. — Что же там случилось? Но, в конце концов, не посмеет же этот варвар поднять руку на внучку римского сенатора!

* * *

В ту ночь они так и не сомкнули глаз, нумидийцы, впрочем, тоже — до утра селение шумело, гомонило, причитало и звенело оружием. Когда рассвело, бородатый воин заглянул в хижину и дал им знак выходить.

Селевк, Хирхан, помощник капитана и двое матросов выбрались на воздух, щуря глаза от яркого африканского солнца. Они увидели, как собираются в кучу нумидийские всадники — серьезные, хмурые, злые — со своими длинными, упругими копьями и искривленными мечами. Увидели и самого Такфарината, который, ни на кого не глядя, быстро вышел из дома и тут же у порога вскочил на коня. Вслед ему неслись горестные стоны и рыдания женщин.

Наконец, Селевк увидел и Корнелию — девушка с испугом на лице выглядывала из примитивной двухколесной кибитки, запряженной парой лошадей. На одной из них сидел подвижный, жилистый мужчина с кнутом в руке. Рядом с Корнелией поместились

и обе ее рабыни.

К морякам и киликийцу тоже подвели лошадей. Пришлось и им взбираться на спины животных. Через несколько минут отряд тронулся в путь,

Селевк попытался было подъехать к вождю, который возглавлял колонну, чтобы выяснить, в чем дело, но несколько нумидийцев молча оттеснили его и перекрыли дорогу своими конями.

— Да скажите, хоть, куда мы едем? — не выдержал Хирхан и показал рукой. — Куда? Карфаген? Цирта?

Его поняли. Один воин — с золотой серьгой в ухе и шрамом на пол-лица, отрицательно качнул головой.

— Рузикады, — ответил он со своим странным акцентом.

— Хорошо, если так, — пробормотал Селевк себе под нос. — Ох, не нравится мне все это.

Дальше они ехали молча. К удивлению киликийца и его товарищей, к их отряду постоянно присоединялись еще всадники. Они, словно призраки, появлялись вдруг неизвестно откуда и — поодиночке или группами — вливались в колонну. Через три часа пути войско Такфарината уже представляло из себя серьезную силу — около полутора тысяч кочевников следовали за своим вождем. Их хмурые, напряженные лица не сулили ничего хорошего тому, кто им чем-либо не угодит. Или уже не угодил.

Обрывистая дорога пролегла через скалистый горный перевал, окруженный со всех сторон снежными вершинами. Наверху плато вождь остановил своих людей и стал о чем-то совещаться с группой воинов — видимо, начальников рангом пониже.

Селевк смотрел вниз. Вскоре его глаза различили в долине очертания населенного пункта. Он был явно побольше, чем селение Такфарината.

«Наверное, это и есть Рузикады, — подумал киликиец. — И там римский гарнизон. Ладно, скоро выяснится, почему эти нумидийцы такие угрюмые».

И действительно, это скоро выяснилось. Закончив совещание, Такфаринат тронул коня пятками и подъехал ближе. По его знаку всадники взяли в кольцо моряков, Селевка и кибитку с женщинами. Глаза вождя злобно блестели под густыми бровями, борода воинственно топорщилась, рука то и дело прикасалась к мечу.

— Прошу тебя, объясни нам, что случилось, — сказал киликиец. — Мы же видим, что перестали быть твоими гостями. В чем мы виноваты?

Такфаринат медленно покачал головой.

— Я сказал тебе, что в Рузикадах с римлянами был мой сын Салех, — заговорил он глухо. — Вчера его убили.

— Кто? — с тревогой спросил Селевк. — И при чем здесь мы?

— Дай мне сказать, — перебил его вождь, махнув рукой. — Вчера римский трибун приказал забить его прутьями. Насмерть. Мой сын, мой первенец умер...

Селевк сразу понял, чем это им грозит. Дикий кочевник теперь будет мстить всем, кто имеет какое-то отношение к Риму. И они — главные кандидаты стать первыми жертвами нумидийца. Надо попытаться спасти положение.

— Но у римлян есть закон, — сказал он быстро. — Если трибун был не прав, ты можешь пожаловаться проконсулу. Уверяю, виновный понесет заслуженное наказание.