Храм Фортуны
Шрифт:
Когда Сабин выходил из ворот, к ним подлетела взмыленная лошадь, со спины которой тяжело свалился молодой мужчина в дорожной одежде. Даже не обратив внимания на трибуна — как того требовала элементарная вежливость — он бегом бросился к дому, громко крича и размахивая руками:
— Эй, кто-нибудь! Немедленно скажите сенатору Сатурнину, что прибыл Луций Либон из Рима. У меня важные новости!
Сабин проводил юношу взглядом, пожал плечами и зашагал к себе на квартиру, чтобы растолкать, от нечего делать, Корникса и поподробнее выспросить
Возле дома Сабина встретил раб-порученец. Лошади рядом с ним уже не было.
— Все в порядке, господин, — доложил он. — Коня я привел в чувство и поставил в конюшню. Должен выжить.
— Молодец, — отрешенно бросил трибун, проходя мимо.
— А вот еще, — добавил раб, — там была дорожная сумка с вещами. Это, наверное, того человека. Куда ее девать?
— Отнеси в дом, — махнул рукой Сабин и направился по дорожке во двор.
Слуга подхватил довольно объемистую холщовую сумку и поспешил за ним.
Корникс спал, сидя на стуле и уронив голову на стел. Он громко храпел и вздрагивал во сне. Сабин собирался сразу же его разбудить, но потом ему стало жаль измученного галла, и он решил пока подождать. Трибун уселся на табурет, отшвырнул в сторону греческие элегии и налил себе полный кубок вина.
Раб с почтением опустил сумку на пол возле двери и неслышно удалился. Сабин сделал несколько глотков, крепко сжал челюсти и задумался, глядя в стену.
Корникс проснулся через час. Еще не открыв как следует глаза, он ощупью потянулся к блюду с едой, грязные пальцы сжались на куске хлеба.
— Выспался? — спросил Сабин хмуро. — Давай, очнись. Я хочу еще раз послушать твой рассказ.
Галл вяло кивнул и принялся торопливо жевать хлеб, косясь на вино.
— Налей себе, — разрешил трибун. — Только быстро.
Однако дополнительные расспросы ничего нового ему не дали. Галл повторил все то же, что и раньше, только теперь более связно и оживленно. Из его слов со всей определенностью следовало, что друг и посланец цезаря сенатор Фабий Максим был злодейски убит на дороге неизвестными людьми, а завещание Августа, скорее всего, бесследно исчезло.
— Ладно, — вздохнул наконец Сабин. — Теперь нам остается только ждать. Поешь еще, потом тебя проводят в помещение для слуг. Там отдохнешь. Вон, кстати, твоя сумка. Чего ты туда набил? Неудивительно, что с таким грузом тебе пришлось каждые пятьдесят миль менять лошадей. Тут слон нужен.
Корникс обиженно хмыкнул, слез со стула и пошел за своим добром, пошатываясь от усталости.
— Чего там слон, — бурчал он. — Так, кое-какие вещички, Совсем немного. На большее у меня денег нет...
Он взял сумку, вернулся на стул, сел и стал сосредоточенно копаться в ней, напряженно шевеля губами.
— Ревизию делаешь? — невесело усмехнулся Сабин. — Не бойся, тут не воруют.
— Кто их знает, этих рабов? — пробормотал Корникс. — Пусть даже они и цезарские, а все равно
Он извлек из сумки пару добротных кожаных сапог и критически оглядел их.
— Зачем тебе это? — удивился Сабин. — Жарко же.
— Сейчас, может, и жарко, — с вызовом ответил галл, — а зима не за горами. Тем более, что ты, господин, еще сделаешь так, что нас обоих с тобой вышлют куда-нибудь в Гиперборейские страны. А там снег лежит круглый год. В чем я тогда буду ходить? Новые сандалии ты мне уже год обещаешь.
— Закрой рот, — бросил трибун и снова глотнул вина. — Разбирай скорее свое богатство и иди отдыхать. Мне нужно подумать.
Корникс взял один сапог и принялся натягивать его себе на ногу. Налазило с трудом. Галл пыхтел, потел и шепотом ругался, однако это не очень помогало.
— Что такое? — пробормотал он себе под нос. — А на вид — как раз по моей ноге. Вот жулики эти сапожники, экономят на всем. И еще такие деньга дерут...
Наконец, Сабину это надоело.
— Убирайся, — нетерпеливо сказал он. — Померяешь в другом месте. И не забудь отмыться как следует, от тебя воняет, словно ты переплыл Большую клоаку.
— Тебе хорошо говорить, господин, — обиделся Корникс, — а у меня...
— Вон отсюда! — громыхнул выведенный из себя Сабин. — Будешь нужен — позову. Смотри, никуда не пропадай.
Галл со вздохом положил сапоги обратно в сумку, забросил ее на плечо и двинулся к выходу, растирая ладонью онемевшую от долгого сидения задницу.
Сенатор Гней Сентий Сатурнин вернулся к вечеру следующего дня, но Сабин даже не успел переговорить с ним — сначала тот на час заперся в доме с молодым Луцием Либоном и приказал никого к нему не пускать, а потом прибыл Тиберий, и в ставке поднялась невообразимая суматоха.
Как сын Ливии успел так быстро вернуться — остается загадкой. Да и он сам, и его эскорт просто на ногах не стояли от усталости; лошади, которых они меняли каждые двадцать миль, сразу повалились на землю с предсмертным хрипом, но все же он должен был уже доехать, как минимум, до Канузия, и это по горам...
Видимо, Тиберий прислушался к просьбе матери, и не очень спешил на фронт, несмотря на свои патриотические заявления. Но сейчас особенно размышлять об этом было некогда — все знали, что цезарь умирает, и были рады, что наследник успел вовремя, чтобы проститься с приемным отцом и получить последнее напутствие.
Собравшиеся у дома Августа сенаторы — к которым присоединились и Сатурнин с Либоном; Сабин давно уже был здесь — с выражением глубокой и вполне искренней скорби на лицах приветствовали Тиберия, когда тот тяжелым шагом, глядя в землю, проследовал мимо них.
На пороге перистиля его встретила заплаканная Ливия, обняла, оперлась на руку сына и они вдвоем вошли в комнату, где находился больной цезарь. Там уже были палестинский лекарь Симон и достойные сенаторы Курций Аттик и Плавтий Сильван.