Храм мотыльков

Прах Вячеслав

– Почему вы не скажете этого мне или доктору Стенли?

– Я не привык жаловаться.

Фредерик был заинтересован этим незаурядным случаем и при других обстоятельствах задержался бы здесь подольше, но в данную минуту он этого позволить себе не мог.

– До встречи, Ричард, – сказал доктор Браун и встал со стула. А затем резко поднял правую руку перед собой и быстро спросил.

– Сколько пальцев вы видите?

– Два, – после небольшой паузы отозвался Ричард Ло.

Фредерик и вправду показал своему собеседнику два пальца.

– До встречи, доктор. Надеюсь,

вскоре вы сможете уделить больше времени для изучения моего мира.

– В каком цвете вы видите свой мир, Ричард?

– В таком же цвете, что и вы.

– А как вы думаете, в каких тонах вижу мир я? – спросил доктор у своего пациента.

– Задайте себе этот вопрос, а не мне.

Ричард Ло замолчал и неуклюже повалился на правый бок, так что его голова легла на холодный пол. Фредерику показалось, что он сразу же уснул «Если с ним обошлись, как со скотом, значит, он этого заслужил», – снял со своих плеч груз ответственности доктор Браун перед тем, как уйти.

Глава вторая

– Фредерик, почему ты не спросишь у Дона, понравилась ли ему сегодняшняя постановка?

Доктор Браун посмотрел в зеркало заднего вида на десятилетнего темноволосого мальчика, который уже лет девять как оставался для него, почтенного психиатра, чужим и закрытым. Психоанализ был, несомненно, самой сильной стороной доктора Брауна, в отличие от воспитания сына. Фредерик даже не пытался наверстать упущенное, втереться в доверие к ребенку, чтобы затем снова его променять на ночные смены в кругу истинных друзей. Ему было интересно общаться с сумасшедшими, больными, но не с обыкновенными людьми, прохожими, родственниками, продавцами газет, кофе и сигарет, даже общение с супругой и собственным ребенком ему казалось трудным и тягостным. Его сын был очень похож на женщину, которая вдохнула в его легкие всю свою молодость залпом, не осушив и не насладившись сама и половиной того чудесного содержимого бокала, которое давно уже выветрилось и больше не пьянило.

– Тебе было интересно, Дон? – с чувством выполненного долга спросил Фредерик.

Мальчик с глазами, полными ночи, отрицательно покачал головой.

– Я тебе уже говорил, Мэри, что Дону не стоит навязывать свои увлечения. То, что занимает тебя, совсем необязательно окажется интересным ему.

– Не говори ерунду, Фредерик. Мы с тобой уже обсуждали эту тему много раз. Театр – это великое искусство, не то что твои ковыряния в мозгу. Люди на сцене жизнь проживают, а ты проживаешь свою жизнь в психушке, тебе меня не понять… Это же игра, чувство, одухотворенность. Эмоция, в конце концов! Как тебе может быть неинтересен театр, Дон? – Мэри посмотрела назад, на сына.

Юноша ничего не ответил, он даже не слушал сейчас, что говорит ему мать. Он находился, как обычно, в себе – там, внутри, где скрыт целый мир, о котором не знает никто, а только он, единственный. Этот уголок был самым лучшим убежищем от театра, от назойливых советов матери, от безразличия отца.

– Ты слушаешь, но не слышишь, к сожалению, только меня. И в речах любого встречного ты бы нашла больше смысла, чем в моих словах. Есть вероятность,

что я перестал что-либо значить для тебя.

Даже со своими родными доктор Браун оставался психиатром.

– Доктор Браун, мне кажется, вы заработались. Оставьте свои методы у себя в кабинете… Ты снял свой халат, а значит, теперь ты – просто Фредерик, абсолютно нормальный человек, по совместительству – муж и отец.

Мужчина глубоко вдохнул, а затем выдохнул. Ему сложно было отделить себя от доктора Брауна.

– Что тебя так тревожит, Фредерик?

– Мне не дает покоя один мой пациент…

– О, господи, – вздохнула Мэри.

– Я знал, что ты так отреагируешь, поэтому в последнее время я перестал делиться с тобой своими мыслями.

– Что на этот раз?

– Он видит через плотно повязанную на глаза повязку. Такой случай в моей практике впервые.

– Кто?

– Мой пациент. Он себя называет Ричардом Ло.

– Ричард Ло? – переспросила Мэри и уставилась на профиль своего мужа. Судя по ее интонации, это имя она уже слышала ранее.

– Да. Тебе знакомо это имя?

– Знакомо. Это известный писатель.

– Писатель? – Фредерик не поверил собственным ушам.

– Да. Но твой клиент, похоже, его однофамилец. Или он назвался именем этого писателя. Ни за что не поверю, что настоящий Ричард Ло лежит в твоей психушке и видит через повязки. Это не он!

– Может быть, самозванец… Мэри, ты могла бы мне сказать, в каких книжных продаются книги этого Ричарда Ло? Ты их читала?

– Думаю, что во всех. Фредерик, разве ты никогда не видел рекламные афиши? Они расклеены буквально по всему городу. Когда он выпускает новую книгу, на каждом столбе можно встретить плакат с его именем и местом презентации. Такая сейчас мода – мозолить глаза своими новыми книжками. Сначала горе-актеры, бедные жертвы театра, потом недопевцы, а теперь…

– Мэри, я спросил у тебя, читала ли ты его книги.

Казалось, доктор Браун повеселел.

– Конечно, читала. Может быть, для тебя это открытие, Фредерик, но я люблю читать книги.

– О чем он пишет?

– О любви, о чем же еще, – фыркнула хмурая женщина и обернулась назад, чтобы посмотреть на скучающего Дона. Кажется, он уже засыпал.

– Ясно, – отозвался Фредерик разочарованно. Он не особо разбирался в данной области, да и новая версия, что его подопечный – известный писатель, отпала сама собой. Его пациент – не тот человек, который мог бы писать о любви.

– Я бы хотел быть как ты! – словно гром среди ясного неба, прозвучали странные слова кареглазого юноши, которого обнимали и целовали от всей души, только когда он родился. Только когда он был больше похож на беспомощную куклу, головка которой так прекрасно и несравненно пахла. Обнаружив в нем человеческие задатки, Фредерик и Мэри стали его обнимать и целовать только по праздникам. Божественное прошло, благоуханное увяло, бессмертное погибло. От отцовской любви мальчику и подавно оставались лишь малые крошки, которыми он никогда не мог насытиться, но стыдился признаться в своем голоде. Ему достались от отца глаза, они были такого же цвета.