Храм на рассвете
Шрифт:
— А вы, господин Хонда, ведь тоже были влюблены в барышню. Я-то знала.
Хонде была не столько неприятна многозначительность напоминания о тех давних чувствах, сколько он опасался того, что воспоминание разожжет тлеющие угли тогдашних ощущений, поэтому, намереваясь сменить тему, он вспомнил про полученные от недавнего клиента подарки. Хонда решил выделить из них Тадэсине пару яиц и немного куриного мяса.
Как он и думал, Тадэсина откровенно обрадовалась яйцам:
— Ах, яичко. Сейчас это такая редкость! Я уже несколько лет их не видела. Яичко!
Она многословно и долго благодарила, и Хонда понял, что старая женщина постоянно недоедает. Еще его поразило то, что, заботливо убрав яйца в свою сумку, она снова достала одно и, подняв его к небу, на
— Не понесу я его домой, простите мою невоспитанность, лучше я здесь…
Старая женщина с каким-то сожалением поднимала яйцо к вечернему небу, туда, где на светлую синь постепенно наползала темь. Между дрожавшими старческими пальцами поблескивала тонкая скорлупа.
Потом Тадэсина некоторое время ласкала яйцо в ладонях. Вокруг было совсем тихо, и слышался только слабый звук, с каким сухая ладонь касалась скорлупы.
Хонда предоставил ей самой искать, обо что бы разбить яйцо. Он как-то постеснялся предложить свою помощь: ему казалось, что Тадэсине будет это неприятно. Тадэсина неожиданно ловко разбила яйцо о край камня, на котором сидела. Осторожно, чтобы не вылить, поднесла ко рту, медленно опрокинула — содержимое потекло через распахнутый к небу рот к влажно поблескивающим внутри зубам. Мелькнул глянцевый круг желтка, и очень уж натуралистично прозвучал глоток.
— Давно не ела такой вкусноты. Другим человеком себя чувствую. Кажется, будто ожили давние краски, запахи. Я девушка, меня называют красоткой. Наверное, в это нельзя поверить, — теперь Тадэсина вдруг заговорила откровеннее.
Бывает время, когда краски предметов, перед тем как их поглотят сумерки, становятся, наоборот, очень отчетливыми. Сейчас настал именно такой момент. Обугленные доски и бревна, свежие срезы на поломанных деревьях, скрученные листы жести, на которых остались лужи после дождя, — цвет всего этого просто резал глаза. Небо на западе, просвечивавшее между высившимися остовами сгоревших зданий, сохранило полосу красного цвета. Обрывки красного проглядывали сквозь остатки окон. Все выглядело так, будто в безлюдных покинутых домах зажгли красные лампочки.
— Как я вам благодарна. Вы и тогда были добрым юношей, и теперь оказались поистине добры ко мне. Мне нечем отблагодарить вас, но хотя бы вот… — и Тадэсина стала рыться в сумке. Прежде чем Хонда успел ее остановить, она вытащила оттуда книгу и вручила ее Хонде:
— Я подарю вам вот это — сутру, я ее постоянно ношу с собой. Мне ее дал монах, сказал, что от ран, от несчастий, а я неожиданно встретила вас, смогла поговорить о прошлом, теперь мне не о чем жалеть, поэтому я дарю ее вам. Мало ли, пойдете куда-нибудь, а тут налет, вдруг начнется эпидемия, а если при вас будет эта сутра, беда обойдет стороной. Очень прошу вас, примите ее.
Хонда посмотрел на обложку полученной в подарок книги и в сумерках с трудом прочитал название «Сутра о бодхисаттве на золотом павлине».
22
С этого дня Хонда уже не мог подавить желания встретиться с Сатоко, слова Тадэсины о том, что Сатоко теперь еще красивее, только подогревали это желание. Ведь он больше всего боялся увидеть «руины красоты».
Однако военная обстановка с каждым днем обострялась, штатскому было трудно добыть билет на поезд, нечего было и думать о том, чтобы по зову сердца отправиться в поездку.
И вот в один из дней Хонда открыл книгу, подаренную Тадэсиной. До сих пор ему как-то не приходилось читать сочинений эзотерического буддизма. [39]
Мелким неразборчивым шрифтом в начале было набрано то ли пояснение, то ли правила ритуала.
Бодхисаттва на золотом павлине занимает шестое место с южного края на мандале «Чрева» [40] и называется также «Шакья, Будда», потому что пребывает в рождениях Будды.
Хонда сопоставил эти сведения с содержанием тех сочинений, которые он до этого читал, и понял,
39
Эзотерический буддизм— буддийские школы, учение которых направлено лишь на закрытый круг посвященных.
40
Мандола «Чрева»— схематическое изображение системы мироздания, передающее динамический аспект Вселенной, в центре мандалы «Чрева» будда Махавайрочана.
И волей случая попавшая к нему в руки сутра вдруг тронула сердце. Вместе с ритуальными заклинаниями и истинными словами, написанными когда-то лишь для посвященных, в мир буддизма лавиной хлынули принявшие здесь иное обличье боги индуизма.
Сначала сутру о бодхисаттве на золотом павлине Будда определял как заклинания, заговоры от укуса змеи.
В ней повествуется:
«Однажды монах собирал дрова для бани, а под деревом была змея, и змея ужалила его в палец на правой ноге — монах повалился на землю, забился в судорогах, стал изрыгать пену, дополз он до молельни Ананды [41] и спросил у него: „Как мне излечиться?” Ананда возгласил: „Если будет у тебя сутра просветленного о бодхисаттве на золотом павлине, она защитит тебя, будешь учить и произносить ее заклинания, яд не причинит тебе вреда, оружие не ранит — она от всего избавит”».
41
Ананда— двоюродный брат Будды Шакьямуни, один из его десяти учеников, личный слуга и доверенное лицо, он лучше всех знал буддийское учение.
То была нужная вещь: чтение сутры исцеляло не только змеиные укусы, но и все страшные болезни, раны, страдания; даже просто возникавший в сознании образ бодхисаттвы на золотом павлине отгонял страх, защищал от врагов, избавлял от несчастья, поэтому изложенные в этой сутре ритуалы эзотерического буддизма, дозволенные в эпоху Хэйан [42] только высшим чинам храма Тодзи и практикуемые в храме Ниннадзи, [43] сосредоточивали молитвы на избавлении от самых разных катастроф — от стихийных бедствий до эпидемий.
42
794 — 1192 годы.
43
Тодзи, Ниннадзи— храмы в Киото, принадлежавшие приверженцам школы эзотерического буддизма Сингон («истинное слово», утвердилась в Японии с IX в.).
В отличие от своего прототипа — богини Кали, представляемой в виде забрызганной кровью фигуры с вывалившимся языком и ожерельем из человеческих черепов, изображения бодхисаттвы на золотом павлине были отмечены великолепием и роскошью, словно обожествляли самого павлина.
Подражая крику павлина, произносили заклинание «Ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка», затем «истинные слова», означавшие достижение образа птицы, а потом делали особый магический знак, пышно называемый в этой церемонии «знак великой матери-павлина», соединяя большие пальцы и мизинцы рук, что создавало великолепную копию птицы. Знак был похож на птицу: соединенные мизинцы — хвост, большие пальцы — голова, остальные пальцы — перья, при произнесении «истинных слов» эти шесть раздвинутых веером пальцев представляли позу танцующего павлина.