Хранитель Чаши Грааля
Шрифт:
– Нимрод! – повторил его хозяин в бессильной злобе. – Я приказал тебе!
Но пес отступил от Старыгина, виновато опустив огромную голову и с железным лязгом захлопнув пасть.
– И ты против меня?! – прошипел половец, и тут же в его руке появился вполне современный пистолет. – К счастью, на меня эти заклинания не действуют, и я с тобой разделаюсь!
Он снял пистолет с предохранителя и направил его в грудь Старыгина:
– Последний раз говорю тебе – или ты принесешь мне Чашу, или умрешь! Умрешь здесь и сейчас, и никто не спасет твою девушку!
Зря он это сказал!
Старыгин
– Курат!
И тут же огромный пес взлетел в воздух и всем весом упал на своего хозяина, неимоверной тяжестью швырнул его на землю и сомкнул челюсти на его горле…
Старыгин не мог смотреть на эту страшную картину.
Он, сгорбившись, отвернулся от мертвого врага, вернулся к своей машине и сел за руль.
Темно-серый пес задрал голову к небу и издал жуткий, полный страдания вой. Его сердце было разбито: подчинившись древней магии, он убил собственного хозяина, к которому был бесконечно привязан…
Хранительница музея, увидев Старыгина, всплеснула руками:
– Дмитрий Алексеевич, дорогой, куда же вы пропали? Звонят из Петербурга, вас спрашивают, а я уж не знаю, что и говорить. Как же с картиной-то быть? Вы можете сказать что-то определенное?
– С картиной? – переспросил Старыгин. У него совершенно вылетела из головы картина неизвестного итальянского художника, но точно – не Боттичелли. – Пожалуй, я взгляну на нее еще разок. Но официальный ответ дам, когда будут результаты экспертизы.
– Я тут сама расследование провела, подняла архивы, – говорила хранительница, отпирая сейф, где хранилась картина, – ну должно же быть хоть какое-то объяснение тому, как эта картина оказалась в наших запасниках?
– Да уж, – усмехнулся Старыгин, – у вас музей, конечно, большой, но все же порядка больше должно быть, чем в столичных-то…
– Чтобы вас подробностями не утомлять, скажу, что картина эта – дар неизвестного человека. Очевидно, кто-то из ссыльных подбросил ее, пожелав остаться неизвестным. Времена тогда были строгие, стали бы его допрашивать – откуда она, да где он ее взял… Опять же, люди лихие подумали бы, что у него богатство немереное, еще ограбили бы… Пока судили да рядили, что с картиной делать – может быть, краденая? – убрали в запасник, да там и забыли…
Вероника Васильевна благоговейно подала ему доску.
Все так и есть, думал Старыгин, разглядывая воинов в пышной восточной одежде. Разумеется, флорентийский художник никогда не был здесь, на краю света. Он просто встретился с тем самым арабским путешественником, написавшим Книгу Тайн, и тот рассказал ему про Чашу. И описал все так подробно, потому что Чаша помогла ему увидеть и запомнить каждую деталь. Художник изобразил все по описаниям, да так хорошо, словно своими глазами все видел.
– Вот, кстати… – Старыгин сделал вид, что он что-то вспомнил. – Где я могу найти эту журналистку, Арипову, кажется? Она-то твердо уверена, что картину нарисовал некто, побывавший в ваших местах. Как бы не написала об этом в газете, уж очень нетерпелива…
Вероника Васильевна недовольно поджала
Шукран он в помещении газеты нашел быстро. Она сидела на столе рядом с лохматым парнем, оба с увлечением читали какой-то листок, причем Шукран ожесточенно чиркала его красным фломастером.
Она увидела Старыгина сразу же, но сделала вид, что не заметила его, и еще теснее придвинулась к парню.
«Как маленький ребенок, честное слово!» – с досадой подумал Старыгин, пробираясь между столами.
– Вы ко мне? – синие глаза сверкнули ледяным светом.
– К тебе, – жестко ответил Старыгин.
– Вам есть что сказать мне по поводу картины? – Она высоко вздернула подбородок и тряхнула волосами, так что они задели парня по лицу, и тот опасливо отодвинулся.
– По поводу картины что-либо говорить пока рано, но у меня есть деловое предложение насчет статьи. Будет большой резонанс.
Лохматый парень внимательно наблюдал, какими взглядами обмениваются Шукран со Старыгиным, потом хмыкнул и отошел от стола.
– Слушаю, – она даже не предложила Старыгину сесть, но он решил не обращать внимания на капризы взбалмошной девчонки.
Он вполголоса изложил ей историю со строительством химкомбината и обрисовал недалекое будущее города Беловодска и всего района, ни словом не упоминая о Чаше.
– Разумеется, я об этом слышала, – с досадой сказала Шукран, – но о чем тут можно писать? Все и так всё знают, знают также, что этот Прохор Угрюмов хорошо подмазал всю нашу областную администрацию. Что бы я ни написала, все уже решено. Да и статью никогда не напечатают…
– Значит, тебе все равно, что будет с городом, с твоей родной степью? – зашипел Старыгин, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. – Значит, скакать на лошадке, называя себя дочерью степей, – это одно, а защищать эту степь от гибели, помнить о предках – это совсем другое? Я думал о тебе лучше…
Ух, как она на него посмотрела! Синие глаза испустили две молнии, странно, что они дырки в Старыгине не прожгли.
– Я думал, что ты – журналист, – продолжал Старыгин, на которого ее взгляды не произвели особого впечатления, – но, раз ты не хочешь помочь, я найду другого. Кто-нибудь обязательно согласится… Молодой человек! – окликнул он лохматого парня, ошивавшегося неподалеку. – Вы тоже сотрудник газеты? Можно вас на минуточку?
– Постой! – встрепенулась Шукран. – Я согласна!
Статья Шукран, которую она сумела протащить в ближайший номер, минуя главного редактора, наделала много шума, поскольку была написана очень резко, и все неприглядные вещи и поступки назывались в ней своими именами. Люди забеспокоились, поскольку загрязнение реки касалось их непосредственно, это после появления статьи поняли даже самые инертные. Масло в огонь подлило то, что главный редактор газеты после публикации со скандалом уволил Шукран Арипову, а ее коллеги сделали все, чтобы этот факт стал как можно шире известен. Шукран называли борцом, смелой и решительной женщиной, честной журналисткой. Администрация была вынуждена отреагировать и назначила встречу Прохора Угрюмова с жителями Беловодска.