Хранитель детских и собачьих душ
Шрифт:
Обжигаясь, ем руками. Мясо сочится. Сыроватое, но горячее. Длинные темные ломти отправляются в рот, торопливо сглатываю. Колеблясь от сквозняка, свечи отбрасывают тонкие косые тени – пальцы, указывающие на меня.
В тропических реках водятся мрачные рыбы, что всегда плавают против течения, пробираясь по дну своими тайными тропами; в компьютерных играх водятся не менее мрачные монстры, в которых стреляй не стреляй – пройдут по тебе каменным шагом и не обратят внимания; шкворчит раскаленное масло на коже экстатирующих йогов, безучастных ко всему… Подобные
Стакан меж тем двинулся по кругу, и я тоже опалил гортань. Опустошенную сковороду унес расторопный Мертвяк (так я обозвал обладателя тенора за его постоянное брезгливое подергивание всем телом – точно труп под током). Сидели молча. Сложилось впечатление, что действие пьесы приостановилось, зависло: все ждут реплики суфлера.
«Ну, давай, рассказывай», – шепнул мне в ухо воображаемый суфлер.
– Ну, давай, что ли, рассказывай, – нарочито дружелюбно осклабился Старый. – Кто ты, чей, откуда и куда идешь.
Зал неприязненно смотрел на меня, молодого бесталанного актера, откровенно презирая, грыз семечки и шуршал обертками от конфет. Зрители с нетерпением ждали моего провала.
– Прохожий, так… – неопределенно пробормотал я, – застрял вот на станции, заносы, говорят…
– Заносы, – внятно, чуть в нос, повторил Мертвяк, таким тоном, будто «го-о-онишь!».
– Погода нынче тяжелая, неустойчивая, – кивнул Старый. – И куда путь держишь?
– В Сибирь, – твердо ответствовал я, честно глядя ему в глаза, – там можно заработать хорошие деньги. Я у местного одного остановился, пока заминка с поездом. Жду.
– А в лесу ты что делал? – не сдержался пэтэушник. – Гулял? Турист, а?
Старый тепло улыбнулся пацану, тот сразу завял и сделался незаметен.
Веретено моей судьбы раскручивалось все быстрее, а нить – я чувствовал – становилась все тоньше, все ненадежней. Это как на льду – скользит под ногами, не можешь остановиться; я понимал, что начинаю завираться, но иного выхода, чем продолжать врать, у меня не было.
– Глупо, – говорю, – получилось. Заблудился. Вижу – заяц, да жирный такой, килограммов на пять, и весь бок в крови. Думал: сдохнет, подранок. Пошел по следам. Может, то был ваш заяц? Я выстрелов не слышал, правда… Ну. Иду, и снег начался, запорошило! Заяц, гад, делся куда-то, сиганул в ельник, и нате вам! Повернулся домой идти – да все занесло кругом. Ходил, ходил… Заплутал, одним словом. Вижу – изба, как в сказке, – повезло! Постучал – хозяев нет. Я и прикорнул слегка на лавочке – умаялся бродить.
– Прятался от нас зачем? – перебил Мертвяк.
Старый закрыл глаза и чуть покачивал головой по ходу моего рассказа: не то соглашался, не то злорадствовал.
– Забоялся, – пожал я плечами. – Стыдно стало. Я у вас картошку из казанка доел, и стыдно стало.
– Оголодал, бедный?
– Холодно. Брюхо подвело.
Тишина и за окном совсем темно. Пацан встал, чтобы подбросить дров в огонь.
– Мне очень жаль, молодой человек, – молвил Старый и открыл глаза, из которых на меня дохнуло могилой. – Но вранье никому еще не приносило пользы. Так же, как и чрезмерное любопытство.
В
И тут в дверь кто-то постучал.
Старый весь сжался, становясь вдруг словно меньше ростом. Пэтэушник сдавленно охнул у печки. Мертвяк за моею спиной натужно засопел.
– Открой! – одними губами приказал Старый, мотнув головой пацану.
Тот бочком-бочком подкрался к двери, Мертвяк нагнулся и пф-ф-ф! – задул свечи; Старый уже держал в руках ружье, довольно-таки впечатляющую винтовку, целя в дверь. Вильнув к окну, Мертвяк вытянул цыплячью шею, да где уж там разглядеть! Ночь. Я привстал от любопытства. Всхрапнув жеребенком, пэтэушник отворил дверь и, юрко отпрыгнув в сторону, присел на корточки. За дверью никого не было. Луна несмело выглянула из-за туч, и дальние сосны казались сейчас опушенными бледным сиянием по верхушкам, будто рой светляков устроился на привале.
– Поди проверь! – рыкнул пацану Старый.
Испуганно покосившись на него, пацан выглянул на улицу – выкатился бледный стриженый затылок, затем вышел, похрустел валенками, поколебавшись, пошел направо.
Скрип-поскрип-скрип: шаги удалялись. Мертвяк дышал глухо, с присвистом, а Старый безмолвно набухал черной злобой.
– А-аак! И-и-и!!! – придушенный дальний вскрик, затем визгливый, срывающийся вопль, и – стихло.
Старый нетопырем пронесся мимо меня, в ярости оттолкнув вбок, – я плюхнулся на лавку, скрипнув зубами, в голове отозвалось золотом искр, бокальным звоном, – выбежал на улицу.
Рука сама потянулась к чугунку, сиротливо забытому на краю стола; Мертвяк оглянулся и тут же получил прямой удар в нос; кисть заныла; хрустнула кость – второй и третий удары нанес по голове. Мертвяк рухнул, осел расслабленным кулем вниз и рассыпался по полу, гремя суставами, как будто состоял из одних костей. Нож – аккуратная узколезвенная заточка с фигурной рукояткой – выпал из пальцев и воткнулся в дос- ки. Поверженный кощей. Из тьмы послышался выстрел, потом отчаянная ругань, потом еще выстрел. Печь не очень-то светила, в потемках я заметался по избе, лихорадочно искал чего-нибудь поувесистей. На стене среди пегих звериных шкурок висела винтовка – старого образца, двустволка. Вряд ли она заряжена, нет времени проверять, – сдернул с гвоздя, кинулся в ночь.
Бежал налево, к сараю, зажав оружие под мышкой.
– Стой, – слышу сзади, – стой, твою душу!..
Куда там стой. Поворот, поленница, плечом с разбега вышиб дверь, как фигурист на льду, въехал на коленях на середину. Развернулся, вскочил, схватился за ствол обеими руками, поднял «дубину», монументально замер.
«Но у него-то, – думаю, – заряжено».
Адреналин – чертовски замечательная штука. И думать забыл о головной боли, о вывихнутом плече… Дыхание кукушонком ворошится в горле, лицо застыло маской. Не думаю, не двигаюсь, струной натянут.