Хранитель древностей.Дилогия
Шрифт:
И тут она вдруг заревела во все горло. Кто-то громко вздохнул. Я встал и отворил ей дверь.
— Иди!
— То есть как? — громко заговорила массовичка. — Как?… Послали уже за милиционером. Товарищи, что же вы молчите? Что же такое делается? Девочка, а ну-ка, ну-ка…
— Да замолчите вы, — сказал я тихо. — Клара Фазулаевна…
Но их обеих уже не было. В окно я видел, как Клара вывела девочку на крыльцо, раскрыла свою сумочку из серебряных колец, сунула девочке что-то в руку. Девочка взяла, взглянула на нее каким-то быстрым, зверушечьим взглядом и вдруг скатилась
— Хорошо, — сказала массовичка. — Вот сейчас придет милиционер, что мы ему будем говорить? Вот что вы ему скажете?
— Ничего, как придет, так и уйдет.
— Так все просто? — спросила она меня иронически.
— А как же, — ответил я. — Простое простого.
— А она?
— Ну что же она? Больной ребенок, и все.
— И все?
— И все, Зоя Михайловна, — ответил я очень твердо. — Все, до грошика! И ничего больше тут нет.
— Послушайте же вы, — с каким-то даже горестным вдохновением взмолилась Зоя Михайловна. — Да она, может, из семьи врага, у нее, может быть, вся семья сидит. Вы слышали? Она служила там где-то в домработницах. Почему? Она не похожа на домработницу. Судя по ее внешности, она… А как она себя там держала?
Пришел милиционер — пожилой, усталый, простой человек в запотевшей гимнастерке. Пришел и ушел, ничего не поняв и ничего не записав. Просто неодобрительно покачал головой и ушел.
— Второй холостой вызов сегодня, — сказал он, — прямо с ума сошли люди, от жары, что ли?
Меня вызвали в Наркомпрос. Передал мне вызов директор, специально позвонил, чтобы я зашел к нему в кабинет, дождался, когда все уйдут, и только тогда сообщил, что меня хочет видеть замнаркома товарищ Мирошников. Предупредил, чтобы я ни в коем разе не опаздывал. Товарищ Мирошников только что пришел из армии и все вопросы понимает по-военному — четко, ясно, точно, расхлябанности не терпит, растяп ненавидит. И еще директор мне посоветовал лишнего не трепать, да и вообще (тут он сделал какой-то вихрастый жест) не быть уж слишком умным. Я улыбнулся.
— А тут и полсмеха нет, — сурово обрезал меня директор. — Индюк мудрил-мудрил, да и в суп попал. Ты знаешь эту историю?
— Знаю, — ответил я.
— Ну вот. А так не бойся, он человек справедливый. Только вот такие штучки (опять тот же жест, но уже около головы) ты брось. Понял? Ну, иди.
Я пошел.
Замнаркома меня принял сейчас же, хотя и был занят: разговаривал по телефону. Был он высок и плечист, с аккуратно подстриженными усами, и ими ли или еще чем он очень напоминал тот большой поясной портрет, что висел над его столом. Во всяком случае, хотел напоминать. А вообще-то это был рыжеватый мужчина, веснушчатый, медлительный, уже, пожалуй, склонный к полноте, но еще никак не полный. Когда я вошел, он скосил на меня глаза и кивнул на диван. Я сел.
— Хорошо, — сказал он в телефон, — я тебе еще звякну. Ты что, у себя будешь? Хорошо! Вот и он как раз.
Он положил трубку и позвонил. Вошла секретарша.
— Ту мою папку, — попросил он. И, когда девушка вышла, сказал: — Вот говорил с вашим директором, вы его давно знаете?
Я сказал, что
— А почему вы думаете, что он уволился из армии?
«Не трепись», — вспомнил я и сказал:
— Он пришел к нам в военной форме.
Замнаркома хмуро посмотрел на меня и объяснил:
— В военизированной… Он же работник Осоавиахима. А военизированная форма присвоена отнюдь не только армии, но, — и дальше, как печатая, — и войскам внутренней охраны, работникам НКВД, лесной охране и кое-каким другим организациям специального порядка. Это вам не мешало бы знать. Так! — Он распахнул папку, вынул оттуда какую-то бумагу и стал ее читать.
Я сидел и ждал.
— Кто такой Родионов? — спросил он, не поднимая головы.
«Вот окаянный старик», — подумал я и сказал:
— Археолог-любитель. Кроме того, вырезает по дереву.
— И такие профессии есть? — замнаркома остро посмотрел на меня. — Быть археологом-любителем и вырезать по дереву.
«Любит точность», — вспомнил я и ответил:
— Сейчас он пенсионер, кажется, работает еще и счетоводом. В общественном порядке.
— Ага, вот это другое дело, — удовлетворенно кивнул головой замнаркома. — Значит, Родионов пенсионер? Ну а какую он получает пенсию? За что? Не знаете?
— Кажется, он партизанил, — ответил я.
— То есть был партизаном, — строго поправил меня замнаркома. — Партизанить и быть партизаном — это вещи разные. Вы с ним знакомы? Он приходил в музей?
Я кивнул.
— Зачем?
Я ответил, что он приносил кое-какие находки, ныне мы в этих местах производим поиски.
— Поиски или раскопки? — поправил или спросил меня замнаркома.
Было очень неприятно. Оба они — тот на портрете, этот за столом, — одинаково одетые, подтянутые, подстриженные, смотрели на меня: один с издевочкой, другой неподвижно и строго.
— Поиски — это и есть разведочные раскопки, — ответил я, — на поверхности ведь ничего не валяется, копать надо.
Замнаркома побарабанил пальцами по столу.
— Так? — сказал он, о чем-то размышляя, — так! Надо копать. И вы копаете! Отлично! Это что же, Корнилов копает?
Он назвал это имя так просто, как будто Корнилов только что вышел из комнаты.
Я ответил, что да, копает Корнилов.
— Тот самый, — спросил он, — что был уволен из публичной библиотеки?
— По-моему, он не был уволен, — ответил я. — Он попросту не поладил с научным руководством и ушел.
— И вы его сейчас же приняли в музей?
Я вздохнул.
— Принимает только директор.
— А он даже не посоветовался с вами? — покачал головой замнаркома.
Меня все это уже начало злить, и я довольно резко ответил, что, конечно, директор со мной советовался и я сказал, что такой работник нам нужен.
— Ах, вот как, — кивнул головой замнаркома. — А не сказал вам директор, за что именно его уволили? Ведь, как я слышал, тут что-то и с вами связано.
«Под кого же из нас троих он подкапывается?» — подумал я и, чтобы не сказать лишнего, только хмыкнул что-то.