Хранитель секретов Борджиа
Шрифт:
В ту ночь, раздумывая о событиях, происшедших днем, и описывая свое первое впечатление о Гонсало Фернандесе де Кордове, он записал в дневнике: «Великий Капитан умеет обращаться со своими солдатами».
После этого, уже по привычке, он написал письмо Анне, рассказав ей обо всем, что случилось за день. Жоан не знал, когда она получит это письмо и получит ли его вообще, но ему становилось легче, когда он писал ей. На несколько мгновений у него возникало ощущение, будто он разговаривает со своей любимой; каким-то непостижимым образом он чувствовал ее присутствие, и даже сердце его, казалось, билось в груди в унисон с ее. Жоан безумно скучал по ней.
Весь
Оба, будучи завсегдатаями книжной лавки, с радостью приветствовали его. Разница в росте гиганта Диего и невысокого, хотя и жилистого Микеля являла собой комичный в своей очевидности контраст. Однако никто не отваживался смеяться над этим, поскольку если один из них был поистине страшен, то с другим шутки были плохи.
Диего, ветеран войны за Гранаду, оказался в Риме после пребывания в Неаполе на свой страх и риск в качестве солдата-наемника. Он был чрезвычайно щепетильным в вопросах чести и, участвуя в одной из стычек в Ватикане, продемонстрировал поистине геркулесову силу, убив пятерых рыцарей и ранив еще с десяток и при этом защищаясь всего лишь тяжеленной железной балкой. Микель Корелья, на плечи которого была возложена миссия его ареста, предпочел вместо наказания завербовать Диего в ватиканскую гвардию. Через короткое время он превратился в одного из капитанов папского войска.
Жоан пересказал им разговор с Менальдо де Агирре.
– Ты провел переговоры не с каким-то там кондотьером, а с человеком, который, хотя и считается настоящим пиратом, в действительности является истинным наемником, – заявил дон Микелетто.
– А какие качества делают его истинным наемником? – спросил Жоан.
– Он до конца верен своему господину, – сказал Диего. – И как бы ни сложились обстоятельства, выполнит свои обязательства. Независимо от того, нравится ему это или нет, и даже если это будет стоить ему собственной жизни.
Эти слова произвели неизгладимое впечатление на Жоана, который смотрел на своих товарищей с огромным недоверием. Они тоже исполнят свои обязательства перед Хуаном Борджиа, выполнив любой его приказ, независимо от того, будут они с ним согласны или нет. И Жоан задался вопросом: что он делает рядом с такими людьми, которые в любой момент могут превратиться в его палачей?
Солдаты рыли траншеи, строили заграждения и деревянные бастионы, под защитой которых аркебузиры и арбалетчики Великого Капитана могли обстреливать защитников замка. На четвертый день Жоану удалось вывести из строя всю вражескую артиллерию на южном фланге, уничтожив зубцы башен, в то время как находившиеся под его началом пушки безостановочно обстреливали передовые форты и стены. Защитники, лишившись укрытия, время от времени отстреливались с другой оконечности крепости, а когда делали это, то стреляли скоропалительно,
– Хорошая работа, господин книготорговец, – снова похвалил Жоана Великий Капитан после того, как огонь вражеских пушек на южном фланге захлебнулся. – А сейчас пробейте хорошую брешь в стене, чтобы мои люди могли прорваться внутрь крепости. Будет еще лучше, если вам удастся пробить такую брешь, чтобы прошла кавалерия.
– Основываясь на том, что мне удалось увидеть, могу сказать, что защитников крепости не больше трехсот, мой генерал, – ответил Жоан. – Они не смогут долго продержаться, когда мы войдем.
– Они спрячутся в большой северной башне, – ответил Фернандес де Кордова. – Продолжайте обстреливать стены. Я уверен, что уже совсем скоро появится пространство, через которое мы сможем войти.
Осаждающие боялись холода и ненастья больше, чем сражения. На данный момент они могли лишь вести артиллерийский огонь, стрелять из аркебуз и выпускать стрелы из арбалетов. По вечерам солдаты собирались около костров, рассказывали истории, пели песни и пили. Офицеры, занимавшие более или менее высокое положение, имели в своем распоряжении походные палатки, а все остальные спали, свернувшись под попонами и прикрывшись плащами от нескончаемого дождя и влажности, идущей от реки.
Однажды на закате Жоан увидел Микеля Корелью, который в поисках его пришел в лагерь испанцев. Увидев Микеля в одиночестве, без его экстремадурского друга, Жоан вздрогнул. Не зря же он был наемным убийцей на службе у семьи Борджиа! И Жоан стал молиться, прося о том, чтобы Микель не принес с собой фатальное известие от герцога Гандийского.
Было заметно, что Микель выпил лишнего; он попросил Жоана поделиться с ним ужином, и Жоан немедленно согласился. Валенсиец почти ничего не говорил, только молча ел, сидя у костра. Жоан изо всех сил старался поддерживать разговор. Однако дон Микелетто был задумчив и продолжал пить вино. Когда они закончили ужинать и ели сладости на десерт, попивая водку, ватиканский капитан изумил Жоана своим категоричным заявлением:
– Нелегко быть сукиным сыном.
Жоан смотрел на него, широко раскрыв глаза и стараясь осознать эту недвусмысленную фразу.
– Кого вы имеете в виду? – спросил Жоан.
– Себя, – сухо ответил Микель. – Я – сукин сын.
Жоан не находил слов. Что он мог ответить? Что имел в виду дон Микелетто, выражаясь подобным образом? Он вздрогнул. Значит, у него было поручение, от которого ему было не по себе? Он пришел убить его? Книготорговец напрягся, незаметно нащупал кинжал на поясе и приготовился дорого продать свою жизнь.
Микель смотрел на него стеклянными глазами, в которых отражался свет костра. Прежде чем ответить, он с силой сжал зубы, так что челюсти обозначились под кожей. Казалось, он испытывает нестерпимую боль.
– Моим отцом был граф Кочентайна, а матерью – валенсийская крещеная мавританка. Она была очень красивой женщиной, граф влюбился в нее, и я появился как плод этой любви. Графиня всегда называла мою мать шлюхой, а меня сукиным сыном. – Он замолчал и пристально посмотрел Жоану в глаза. – Не знаю, зачем я тебе рассказываю все это. Никому я этого не говорил до сих пор и, наверное, поделился с тобой, потому что у тебя тоже было нелегкое детство. Ты мне очень по душе. Никогда ни один незнакомец не помогал мне так, как помог ты в тех барселонских тавернах, и я не думаю, что это когда-нибудь произойдет со мной вновь.