Хранитель Силы
Шрифт:
Кажется, тесть гостеприимством не отличался или находился в плохом настроении.
Мавр шагнул через порог и сощурился от яркого света: чуть ли не во всю стену было сдвоенное окно на солнечную сторону. Василий Егорович полулежал на скрипучем, продавленном диване и смотрел немой телевизор. Это был старик лет под восемьдесят, с белой и густой, как у Карла Маркса, бородой и суровым, немилостливым взором глубоко посаженных глаз. Вместо правой ноги торчала культя, обернутая штаниной.
— Здорово, Василий Егорыч! — весело
Тот смотрел пытливо, строго и с заметной настороженностью. Изучал, исследовал, сканировал его с упрямством машины: это был сильный, умный и безбоязненный человек, но побитый жизнью, как сукно молью: полуобнаженные руки от пальцев до локтевых сгибов были увиты синими наколками, просвечивающими сквозь густой седой волос. И ни одной дешевенькой — все высокохудожественная работа, от банального северного солнца до сцены грехопадения Адама и Евы возле древа познания, которым служила сама рука.
Видно, у Томилы на роду было написано — посидеть в тюрьме: папаша оттянул не один срок…
— Не знаю. Кто такой? — выгреб из газет, лежащих на табурете, очки с мутными стеклами, надел. — Вроде бы не знакомы.
Мавр не спеша расстегнул и снял шинель: в комнате было тепло и довольно уютно — даже обои свежие. В переднем углу стоял школьный верстак с горой мелких стружек, а на стене десятка четыре всевозможных резцов по дереву и множество карандашных рисунков, непонятных набросков и несколько готовых работ с орнаментами — все выдавало увлечения хозяина.
Мавр медлил, искал, куда повесить фуражку, пристраивал шинель на спинке дивана. Освобожденные ордена и медали звенели от каждого движения.
— Давай знакомиться! — подал руку. — Виктор Сергеевич Коноплев, твой зять.
Или тестю не помогали очки, или он все-таки заволновался — снимал и надевал их несколько раз, пока не отшвырнул в сторону.
— Это как понимать?
— Вчера я вступил в законный брак с твоей дочерью Томил ой, — с гордостью заявил Мавр. — Держи руку, папа.
— Что ты мелешь? — Василий Егорович проворно сел и свесил босую ногу. — Моя дочь… выйти замуж не в состоянии! Она находится…
— Отстал ты, дорогой тесть! — Мавр достал из нагрудного кармана свидетельство о браке. — Сейчас и на зонах венчают. И даже с удовольствием. Говорят, у заключенных повышается интерес к жизни и желание поскорее исправиться. Теперь это вместо идеологии.
Василий Егорович был сбит с толку окончательно. Бывалый и независимый, он несколько раз вслух принимался читать написанное в зеленых корочках, но едва доходил до имени своей дочери, как вскидывал жесткий взгляд и тупо глядел на Мавра. Наконец, дочитал, разглядел печать с гербом и все равно не успокоился.
— Дай паспорт!
После тщательного изучения документа — особенно свежего штампа о браке — все вернул назад, ловко проскакал на одной ноге к чайнику на плитке, напился из носика.
— Ты
— Не только, дел у меня много задумано. Особенно в Москве.
— Где она тебя такого нашла? — растерянно спросил тесть.
— На юге, — с удовольствием признался Мавр и посмотрел в окно — хорошо было видно улицу и подъезд к жилой зоне. — Она не говорила, к кому ездила отдыхать в Соленую Бухту?
— Погоди, погоди, — он на миг оживился. — Говорила… Забыл, как зовут. Негр?
— Мавр!
Василий Егорович снова впился в него взглядом и стиснул губы, едва видимые в щелке под усами.
— Сколько же тебе лет? — спросил сквозь зубы.
Из телевизора иногда вырывался хрипящий звук, но тогда экран начинал мигать.
— Много. Пожалуй, больше, чем тебе, папа. Но ты не суди по годам. Давай на руках потягаемся?
— А, это ты с Юркой тягался?
— Было дело…
— Хороший он парень был, Юрка, — на мгновение загоревал тесть. — Ей все чего-то надо было, стихи там, поэзия… Слушай, как тебя… А где мы встречались? Что-то мне лицо знакомо…
— Не знаю… Может, Томила фотографии показывала? Они много снимались…
— Верно, на карточках видел… Только ты там черный такой…
— Загораю с весны до осени. У нас тепло, солнце, — он уж начал подготовительный разговор. — И нам надо спешить, можем на поезд опоздать…
Василий Егорович перебил резко, с внезапной злостью:
— Зачем ты женился? Я не понял! Какая тебе выгода? Она на зоне. Моя Томилка на зоне! Понимаешь?!
— А что, женятся только по выгоде? По расчету? — осадил его Мавр и добавил. — И еще, Василий Егорыч. Не кричи больше на меня, не привык. Я все-таки генерал…
Нервы у него были изношены, однако совладать со своими чувствами он сумел.
— Извини, — обронил тесть и, подскакав к телевизору, выдернул шнур из розетки. — Не могу понять… Ей-то зачем это надо?
— Генеральша, она и на зоне генеральша, — словами Томилы сказал Мавр. — Ей легче будет сидеть, а мне за нее похлопотать есть основания… А когда отсидит — куда? К тебе в эту нору?
— Верно… Когда на воле есть надежда — сидится дольше, но спокойно.
— Вот, ты же знаешь… К чему такие вопросы? — кроме подъезда хорошо был различим небольшой мостик через речку: если там появятся машины, в запасе остается добрых пять-семь минут…
— Да, генеральша, — после паузы заговорил тесть. — И вот так, за красивые глаза женился?
— Не только за глаза…
— Надо понимать, брак фиктивный?
— С чего ты взял? Она давно мне нравилась…
— Значит, ты у Юрки Томилу отбил? Так получается!
Мавр подошел к верстаку: под стружками лежал недоделанный деревянный протез в форме человеческой ноги — даже пальцы и ногти на них вырезаны с любовью…
Этакая рукодельная зековская работа, но со вкусом и без пошлости.