Хранитель Силы
Шрифт:
Хортов окатился из душа и лег с намерением немедленно уснуть, и уж было задремал, однако сознание, отметившее легкую волну чувств в аэропорту, сейчас вдруг обострило их; в голову полезли воспоминания о счастливых, ярких ночах, когда Барбара проникала к нему в офицерское общежитие или он по-воровски, через окно, забирался в молодежный центр, где было назначено свидание.
Андрей понимал, что она не придет, и все равно ждал, прислушивался к звукам в коридоре, но в старом генеральском доме стояла полная тишина и лишь с яблонь за окном, несмотря на старания Шнайдера, с глухим стуком падали яблоки. Он пролежал минут сорок, затем
Хортов обошел весь дом — прислуга, супруги Шнайдер, покинули усадьбу часов в десять, — заглянул в каждую комнату, затем вышел во двор и с пристрастием ревнивого мужа обследовал территорию, открыл и осмотрел все постройки, от гаража до будки с садовым инвентарем. Любящая жена, так сладко ворковавшая по телефону, исчезла бесследно…
В восьмом часу утра его разбудил невысокий человек средних лет с розовым носом, седыми, редкими волосиками на огромной голове и неожиданно маленьким лицом.
— С добрым утром, господин Хортов! Я домашний врач, Адольф Гагенбек. Пока вы не позавтракали, мне следует взять анализы: мочу, кровь и мазки с половых органов.
— А простите, кал нужен? — серьезно спросил Андрей.
— О нет, пока не нужен… Да, а где фрау Барбара?
— Вероятно, в своей спальне, — пожал плечами Хортов.
— Я постучал в ее дверь… В спальне никого нет.
— Запомните, Гагенбек, я очень ревнив, — предупредил он и погрозил пальцем. — Почему вы заходите по утрам в спальню моей жены?
Этот пожилой немец юмор понимал, рассмеялся, однако на всякий случай объяснился:
— Я наблюдаю вашу жену уже четвертый год. Есть небольшие проблемы с почками, и я должен видеть ее лицо и глаза сразу же после пробуждения. Сегодня я этого не сделал. Куда она уехала в такой час?
— Должно быть, в офис.
— Да, возможно. Она встает очень рано, это мы, мужчины, любим поспать.
После сдачи анализов Андрей болтался по саду, пиная яблоки (надо сделать выволочку садовнику), потом фрау Шнайдер пригласила его к столу.
— А где же наша фрау Барбара? — ласково поинтересовалась она. — Прошу, разбудите вашу жену, ей будет приятно.
— Я бы сделал это, но не могу, — уклонился он.
— Да, я понимаю, — она намекала на бурную ночь супругов. — Но получу выговор, если она вовремя не позавтракает.
— Моя жена уехала на работу. Мне так кажется.
— Без завтрака?
— Не знаю ее привычек. Мы долго были в разлуке…
Фрау Шнайдер будто бы даже обиделась, только непонятно на кого — на господина или госпожу.
— Я приготовила вам в дорогу бутерброды, — сообщила она, когда Хортов встал из-за стола.
— В дорогу? — слегка опешил он.
— Но вы же уезжаете в Зальцгиттер. Советую не пользоваться придорожными ресторанчиками и кафе. Там может быть говядина с коровьим бешенством.
— Благодарю вас, — обронил он: даже кухарка знала его планы!
А раз так, надо было ехать — идти в ту сторону, куда прямо или косвенно подталкивали.
Представительский «форд» уже стоял у ворот, а рядом с бархоткой в руке суетился дворецкий. И даже спрашивать, как проехать в Зальцгиттер, не потребовалось, Шнайдер с готовностью вручил заранее нарисованную схему дорог и пожелал счастливого пути.
По дороге Хортов пытался
Металлургический Зальцгиттер издалека напоминал дымный рабочий Череповец, где Хортову приходилось бывать, однако сам город оказался чистеньким и подчеркнуто немецким — от улиц со свежеокрашенными домами до аккуратных газончиков, где в России обычно бывают пустыри. Дом школьного учителя Крафта оказался ничуть не хуже генеральского, которым владела Барбара, только новый и выстроен в готическом стиле. Жил он в трех километрах от города в поселке, расположенном вдоль канала, месте живописном и чистом, несмотря на дымящие трубы. Вокруг дома зеленел молодой, но уже плодоносящий сад, а с тыла усадьбы — старые липы.
В саду, точно так же, как и у Барбары, падали яблоки. Только здесь их никто не собирал.
Сразу же выяснилось, что Крафт предупрежден о приезде Хортова, поэтому он лишь пробежал глазами рекомендательное письмо и пригласил в дом. Ему было, видимо, лет шестьдесят, однако больной позвоночник (чуть ниже шеи дыбился горб) и малоподвижная шея старили его: доктор напоминал угрюмого, согбенного старца.
Судя по тому, как он начал разговор, Шнайдер (или сама Барбара) подробно ему объяснили цель визита.
— Должен вас огорчить, господин Хортов… Будущее России — это фашизм. Для перерождения вашего образца демократии и государства в целом имеются все предпосылки. В период Веймарской республики у нас было точно так же, как сейчас у вас: экономический и финансовый кризис, разброд в обществе, отсутствие какой-либо внятной идеологии.
— Я знаю о президентском правлении в Германии в пределах общего развития, — дипломатично сказал Хортов. — Поэтому не могу проводить таких параллелей.
— А я могу, — с непонятным вызовом проговорил Крафт. — Фашизм, как сопротивление действительному положению дел, возникает в тот период, когда национальный капитал оказывается в чужих руках. Вы интересуетесь ценными бумагами республики? Пожалуйста, я вам объясню, что произошло. Чтобы выпутаться из долгов и оживить экономику, Веймарское правительство выпустило акции, практически распродав все промышленное производство. Вы думаете, что-нибудь изменилось, заработало? Ничего подобного! В стране стало еще хуже, в Германии появились даже нищие. А заработать ничего и не могло, поскольку акции были скуплены немецкими евреями и теми, что работали в Коминтерне. Для нужд мировой революции. Теперь вы, господин Хортов, назовите хоть одну русскую фамилию из ваших новоиспеченных олигархов!.. Да не трудитесь вспомнить, не вспомните. Таковых просто нет. Гитлеру вручили власть, как человеку, способному изменить положение. Я уверен, если в России существующий олигархический капитал будет увеличиваться и с молотка пойдут оставшиеся монополии, вы от фашизма не уйдете. Дабы не потерять национальное лицо.
Вероятно, доктор мыслил себя геополитиком…
— В России это невозможно, — заявил Хортов. — Слишком свежа еще память о гитлеровском фашизме.
— Это общие пропагандистские слова! Иное дело, русский народ сломлен, обескуражен, введен в заблуждение. Его сейчас реструктурируют вместе с естественными монополиями, чтобы сожрать, кусками. Но такое состояние проходит очень быстро. Как только тело народа расчленят, у него появится идея соединения, и каким бы словом его не называли — это фашина.