Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

Д'Амато Брайан

Руки и ноги у меня леденели от потери крови, челюсть дрожала. Прекрати. Прекрати. Не стучи зубами. Тихо. Тихо.

Два оленьих уха пойдут на ложки для девятого парня…

Блин, ничего не получается. Ни хрена. Ты труп — вот и весь труд. Вот и весь труд — ты труп. Я слышал топот ног вокруг. Четверо. Нет, пятеро. Черт. Ладно. Выхожу отсюда. Я потащился к свету. Даже не потащился — пополз змеей. Я метался. Как рыбка-мечехвост. Рыбку разбил паралич.

Да посмотри уже правде в глаза: никуда тебе не уйти.

Слишком медленно. Слишком медленно.

Два рога оленя — грабли для восьмого… Копыта оленя — четыре молота для седьмого…

Проклятье. Заройся в землю. Я уже, наверное, мертв, наверное, мертв, наверное, мертв.

Зад

оленя — кошелек для шестого… Кишки оленя — ожерелья для пятого…

Так или иначе, где-то ведь остался мой дубль. Только мало в том утешения, когда единственное «я», которое ты ощущаешь, умирает. Я фактически мертв, вот в чем суть, небытие ждет меня…

Но что это? Это…

(33)

Что-то было не так. И не только со мной.

Тишина.

Но странная тишина. Конечно, я был немножко занят последнее время, носился как сумасшедший, спасая свою жизнь, пытаясь расслышать шаги преследователей в шуме взбаламученного океана ночной жизни, поэтому другие звуки мало интересовали меня. Теперь же я уловил всеобщее стрекотание и порхание, словно двадцать тысяч карточных колод одновременно зашуршали в руках десяти тысяч кичащихся своей ловкостью картежников. Мой мозг (а может, мозг Чакала) выделил из этой какофонии несколько громких хлопков-шлепков, и я понял: это трепет громадного, но определенно четного числа крыл. Казалось, одновременно взлетели все птицы и летучие мыши на свете. Грандиозный старт! Но самым невероятным было то, что птицы не производили ни звука. Звезды постепенно погасли. Невидимое небо кипело и потрескивало, но не раздалось ни одного писка или стона из живой утробы, если не считать ультразвуков, испускаемых мышами.

Хлоп.

Как давит на уши.

Пр-пр-рр-рт-тд-р-др-др-др-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д-Д!!!

Подземный зверь зарычал на меня, и, по мере того как земля разжижалась, паника охватывала все сущее — выворачивала наизнанку, разрывала барабанные перепонки, — та паника, которая овладевает человеком в падающем лифте или терпящем катастрофу самолете. Я ухватился за дерн — пусть мир летит ко всем чертям, у меня останется мой маленький астероид, за который можно держаться в открытом космосе. Вдруг удары начали стихать. Я поднял голову. Надо мной стоял охотник и смотрел на меня, сжимая в руке палицу.

Это таки случилось, подумал я. Вулкан Сан-Мартин ожил.

Черт, значит, они все правильно рассчитали. Таро, Марена, отдел «Коннектикутский янки», даже Майкл Вейнер. Хоть раз в жизни они знали, что делают. Однажды я находился неподалеку от того места в Гватемале, где происходило небольшое извержение. И пережил только одно серьезное землетрясение — в Сан-Пабло-Вилла-де-Митла в феврале 2008-го. Но сейчас — совсем другое дело. Даже мягкая почва подо мной дрожала, как нижняя мембрана барабана. До Сан-Мартина четыре сотни миль, а ощущение такое, что он рядом, за холмом. Да, действующие вулканы — это вам не…

Опа.

(34)

В течение приблизительно двадцати пяти секунд единственный раз в своей жизни я верил, что есть жизнь после смерти.

Я хотел закричать, но тяжелый тупой оголовник ударил меня в живот и вышиб оттуда весь воздух. Я попытался схватить врага за ноги, но еще один навалился на меня сзади и вцепился в руки. Я начал лягаться, но кровный сел мне на ноги. Я плюнул. Он никак не прореагировал. Дернулся в надежде вывернуться. Не помогло. Паника. Они все равно снимут с меня кожу, подумал я, и извержение им не помеха. Им все равно, это не имеет значения, они сдерут с меня шкуру, господи-господи-господи. Воин из дома Гарпии — Хун Шок — положил палицу и вдавил мою голову в землю. Странно, но я ничего не почувствовал. Нет, не может быть, что это все, должно быть что-то еще, дайте мне еще немного, еще, пожалуйста, не может быть, что это конец, не может… Кровный открыл мне рот, ухватил за нижнюю челюсть, завел большой палец под язык. Я ничего не ощущал. Он принялся выворачивать челюсть — сначала из одного гнезда, потом из другого. Наконец она оторвалась, хлынули струи крови и слюны, следом за челюстью вывалился язык и нелепо забился в воздухе. Чушь какая-то, подумал я, ведь это должно быть очень больно. Наверное, я потерял чувствительность… и словно наблюдал за происходящим со стороны. Будто лежал рядом со своим телом. Теперь вокруг меня стояли четверо — все из дома Гарпии. Один, невысокий с широким лицом, держал маленький факел, как свечку с именинного пирога, загораживая пламя ладонью. Другой нашинковал мое предплечье, выбил запястья из суставов, но так чтобы не повредить оболочку и кисти остались прикрепленными к коже. В этот момент я, как никогда в прошлом и, видимо, в будущем, исполнился надежды. Конечно же, мое астральное тело вышло вон, задержавшись

на несколько мгновений, чтобы посмотреть, как тут обходятся с моей плотью, а затем отбыть в края неизвестные.

Скоро я убедился в собственной глупости. Потому что появилась невыносимая боль. Мне доставляли страдания многочисленные повреждения, я ощущал тяжесть двух человек, удерживающих меня, и даже муравья или какой другой живности, которая ползла сейчас по вонзившимся мне в спину стебелькам осота. И что еще важно: хотя у жертвы, тело которой разделывали кровные, была обрезанная косичка, как у меня, и лицо (то, что от него осталось) тоже напоминало мое собственное, я с трудом узнавал себя. Да, предплечье загрубело от ударов хипбольного мяча, но не так, как мое, и мозоли на коленях казались далеко не такими большими. И потом, я наблюдал за этой сценой неестественным для бесплотного духа образом. Я не парил в воздухе, как это должна делать эктоплазма. Меня прижимали к земле, и я все еще судорожно моргал, поскольку в глаза попали брызги крови и песчинки.

«Это не ты, — сказал я себе. — Да ты прикинь. Это какой-то другой тип. Хотя на нем тоже оленьи пятна…»

Эй. Черт. Что такое с моей грудной клеткой? Я опустил глаза. Один из кровных с помощью миниатюрной обсидиановой бритвы начал меня вскрывать в районе грудины. Он описал удлиненную дугу до ключицы, а потом симметрично прошел вниз с другой стороны, вырезав что-то вроде мандорлы. [561] Кстати, манипуляции производили явно со мной, а не с моим двойником. Изверг подцепил кожу снизу и принялся сдирать ее. А-а-а-а. А-а-а-а. Какая боль! Побои, перец, клизма — ничто в сравнении с этим, о-о-о, ай, это просто невыно-о-о-о-о-си-И-И-И…

561

Мандорла — разновидность нимба, сияние овальной формы, вытянутое в вертикальном направлении, внутри обычно помещается изображение Христа или Богородицы.

С негромким хлопком оторвалась полоска кожи шириной в полдюйма и длиной около четырех. На мгновение кровный поднял ее внутренней стороной ко мне, сверкнули крохотные шаровидные жировые клетки, сквозь них пробивались слабые лучи, и я различил знакомую колонку синих глифов — татуировку, обозначающую хипбольный уровень в девять черепов…

Я что, вырубился? В конечном счете потеря сознания дает несомненные плюсы, как темная энергия. Меня закутали в одеяла — похоже, хлопковые — и связали. Четыре руки перевернули мое тело, и я стал задыхаться от нехватки воздуха. В скатку со мной положили древки копий, думаю, для камуфляжа. И теперь, несмотря на все воспитание Чакала, я и в самом деле заскулил, заплакал, закричал, как некая экзистенциальная Нэнси Керриган: «За что, за что, за что-о-о-о?!?!?!», [562] раздавленный тем, что я не мертв, что я не призрак, что я все еще в ловушке прошлого, что я не я.

562

Нэнси Керриган (р. 1969) — американская чемпионка Олимпийских игр по фигурному катанию. На нее было совершено нападение, подстроенное ее соперницей Тоней Хардинг. Получив удар дубинкой по колену, Нэнси закричала: «За что?» Этот эпизод широко известен в США.

(35)

Сначала возник вкус. Вкус материнского молока… А потом хлынул поток ощущений, испытанных в самом раннем младенчестве, можно сказать, довизуального периода, и мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать: эти воспоминания принадлежат не мне, а Чакалу. Его тело тоже никуда не делось — каждый квадратный миллиметр кожи зудел, зудел так, будто под ней были крошки пирога, испеченного парсом, [563] но почесаться не удалось, я еле мог пошевелиться в напитанных жиром пеленах. Свербит и свербит… и тут мучительно защекотало грудь в том месте, где я потерял, пожалуй, не меньше квадратного фута кожи, а потом это сошло на нет, и мое «я» надолго застряло в горле, громадной безводной пустыне Наска. Жажда, жажда, целые века жажды, в течение которых не выпало ни капли дождя. Наконец кто-то открыл мое лицо под яркими солнечными лучами, выдавил в мой рот немного соленой кукурузной каши и снова закутал. Скатываясь по долгой кривой облегчения, я обнаружил, что мой язык распух, как большой засохший маринованный огурец (но все же оставался на своем месте), а лицо покрыто тонким слоем материи, похожей на марлю, и я могу почти нормально дышать. День клонился к вечеру. Несколько носильщиков тащили меня — длинный, узкий сверток — вверх, на восток, в высокогорье, по тропинке, что петляла по склонам холмов, через висячие мосты, вдоль журчащих ручьев.

563

Имеется в виду пирог из сказки Р. Киплинга «Как носорог получил свою кожу».