Хранитель Виртуальности
Шрифт:
— Извини.
— Ты где сейчас будешь?
— В реале. Нужно изучить материалы, которыми ты нас забросал.
— Возможно, я тебя позову.
Удалившись в кабинет, я надеваю шлем и отыскиваю в своей почте сделанную Юрчиком запись.
Бар «Икар» размещается на верхней площадке высокой башни с зубцами. Убранство самое простое: прилавок с двумя бочонками вина на краях, на стойке старинные пузатые бутыли, десяток грубо сколоченных деревянных столов и такого же вида стульев — но стандартного, конечно, размера. Внизу, у подножия башни средневековый город. Маленькие домики с черепичными крышами, узкие улочки, грузовой транспорт — телеги, легковой — тарантасы,
Над городом летают, раскинув руки, словно крылья, несколько парней и девушек. Пара асов демонстрирует фигуры высшего пилотажа, новички с трудом сохраняют равновесие и очень напоминают людей, впервые вставших на роликовые коньки.
Я вижу сейчас то, что видел Юрчик, когда был в баре. Он молодец, смотрел во все стороны, так что я быстро осваиваюсь и начинаю ориентироваться в обстановке, пожалуй, не хуже Смирнова.
Напротив меня сидит девушка. Она что-то говорит, я что-то отвечаю, но слов не слышно: Юрчик стер аудиотрек. Правильно сделал, мне слушать болтовню молодых людей совершенно не интересно, информации в таких разговорах очень немного, одни эмоции и неосознанная демонстрация сексуального интереса к особи противоположного пола. Юрчик явно неравнодушен к Клео — его взгляд все время возвращается то к ее лицу, то, гораздо чаще, к груди. Как будто в вирте есть хоть одна женщина с некрасивой грудью! Впрочем, если виртело «Клеопатра» делали с этой юной леди, Юрчик не так уж и не прав.
Клео резко исчезает из поля моего зрения, и вместо нее я вижу высокого белокурого юношу в светлом костюме.
Видно, Юрчик вырезал часть записи, не относящуюся к делу. Правильно. Время шефа нужно ценить.
Лицо юноши мне знакомо. Юрчик прав: он очень похож на Заратустру. И чем-то привлекает к себе внимание. Чем? Пожалуй, раскованностью движений, абсолютной их естественностью. Что ни говори, а вирт пока еще не полностью имитирует реал. Виртляне напоминают персонажей кинематографа вековой давности — их движения несколько угловаты и порывисты — точнее, отрывисты. А Заратустра… Такое впечатление, что он родился в скафе.
Если, конечно, это он.
Интересно, что у него за модель. Наверняка не дешевая «фара», этим новоделам еще далеко до совершенства. Неужели новое поколение прессор-сенсорных хомоскафов настолько хорошо? Впрочем, почему бы и нет? Прогресс нельзя остановить, его можно только замедлить или ускорить. И, кажется, кому-то в очередной раз удалось сделать последнее.
Заратустра легко вспрыгивает на один из зубцов башни и делает стойку на руках.
На него смотрят, но без особого интереса — просто потому что белая фигура, резко изменяющая очертания, поневоле привлекает внимание. Но Заратустра, уловив момент, когда на нем скрестилось несколько взглядов, оттолкнулся руками и медленно поплыл вверх, плавно переворачиваясь с головы на ноги. Приняв вертикальное положение, он пошел по воздуху к центру башни и завис метрах в пяти над ее верхней площадкой.
Заратустра нарушил не только закон гравитации, но и неписаный закон бара «Икар»: здесь по воздуху не ходят, не зависают на месте, подобно вертолетам и мухам, — здесь летают, аки птицы.
По бару проносится ропот возмущения. Бармен энергично машет рукой с опущенным вниз большим пальцем: дескать, давай на посадку, воздушный хулиган! Но Заратустра в ответ начинает выделывать в воздухе замысловатые па.
Похоже, он танцует модный танец.
Кто-то свистит, кто-то топает ногами. Один из летунов проносится мимо Заратустры и чиркает его ладонью по голове. Но Заратустра,
Бармен подходит к поверженному летуну, накрывает его простыней. Исчезновение трупа — зрелище не для слабонервных. Хоть бар и скрытый, те пункты Хартии, которые можно не нарушать, бармен соблюдает.
— Эй, ты! — кричит он Заратустре, спокойно наблюдающему за происходящим с высоты пять-шесть метров. — Слезай оттуда!
— А что, собственно, произошло? — удивляется Заратустра.
— Ты убил виртлянина и должен ответить за это по всей строгости закона! — объясняет ему бармен.
— Да бросьте! Никого я не убивал, и вы это прекрасно знаете.
— Во всяком случае, ты убил его виртело. И теперь летуну придется заново учиться даже ходить, не то что летать.
— Вам Винтерпол сказал такую глупость или вы сами ее придумали? удивляется Заратустра.
— Это не глупость. Есть Хартия, и никто не имеет права ее игнорировать.
— И это говорит содержатель скрытого бара? — смеется Заратустра.
— Ну, некоторые пункты Хартии излишне категоричны. Опытные виртляне могут нарушить их без вреда для себя и окружающих, — оправдывается бармен.
Заратустра, оказывается, не так прост, как я полагал вначале. Хартию нарушил он, но оправдывается почему-то тот, кто пытается ее защитить.
— Вот и я сделал то же самое: отменил излишне суровый пункт о новом виртеле, которое должен неделями осваивать виртлянин, ставший всего лишь жертвой несчастного случая, — узурпирует Заратустра право устанавливать и отменять законы.
— Это сделано для нашего же блага, — не соглашается с ним парень, на столик которого упал летун. — Потому что некоторые и в реале…
— Начинают вести себя как в вирте: прыгать с башен, палить друг в друга из реальных пистолетов… Тогда зачем нужен вирт? Если с каждым днем он все меньше отличатся от реала?
— Ну, здесь интереснее… — пытается оправдать Хартию парень.
— Интереснее именно потому, что можно нарушать некоторые законы. Например, здесь можно оживлять мертвых. Не верите? Эй, труп, ты слышишь меня? — обращается Заратустра к поверженному летуну.
— Слышу, слышу! — отвечает тот из-под простыни и медленно садится. Выглядит все это настолько натурально, что девица снова визжит, а ее парень опять вскакивает.
Труп сбрасывает с себя простыню и встает. В баре снова слышен ропот: воскресший летун — точная копия Заратустры.
— Я решил не умирать, — говорит Заратустра-два своему двойнику. — И костюмчик мне твой нравится больше, чем мой, и личина. Махнем не глядя?
— Я разрешаю тебе пользоваться моим виртелом сколько угодно! — объявляет Заратустра-один. — Вы все можете скопировать мое новое виртело и мою личину. Долой запрет на уникальность личин — это нужно только Винтерполу. Долой запрет на полеты, долой все запреты Хартии. Вирт — царство свободы!