Хранитель
Шрифт:
– Я не знаю этого человека…
Ни стыда, ни горя не испытывал сейчас безымянный отщепенец. Только ненависть. Самозванец не должен жить! Если чужое имя не задушило его, застряв в глотке… если чужая одежда не вспыхнула у него на плечах…
Человек вытянул перед собой руки, исцарапанные колючим шиповником и обожженные крапивой, и взглянул на них так, словно видел впервые. С уважением взглянул, с почтением. Ведь этим рукам суждено расправиться с самозванцем!..
И тут человек опомнился. Он в лесу! И уже темнеет! Скорее назад, на дорогу, пока не вышло на охоту лесное зверье! Выбраться к любой деревне, к людям… Когда-то - в невообразимо
А лес, почувствовав слабость человека, навалился на него со всех сторон, не пускал к дороге, преграждал путь насмешливыми объятиями еловых лап, бросался под ноги корягами и поваленными стволами, пугал криками просыпающихся сов, вставал высокими, по грудь, зарослями папоротника и все сгущал тьму, поднимал ее от корней все выше и выше…
Наконец лес то ли смилостивился над измученным человеком, то ли устал от злобной потехи, то ли просто недоглядел… Деревья раздвинулись, и над головой вместо сомкнутых ветвей густо-синим бархатом легло небо с первыми звездами и бледным серпиком месяца.
Дорога? Нет, просека, люди валили здесь лес… Давно ли? Может быть, неподалеку лагерь лесорубов?
Но на отчаянные вопли откликнулись лишь скрипы и шорохи из-за почерневшей уже стены деревьев. Ладно, все равно никуда ночью не выберешься. Придется ночевать здесь…
Но, конечно, нужен костер!
С упорством отчаяния человек начал собирать валежник, обламывать сухие нижние ветви у елей на опушке. Он никогда еще не разводил костер, не имел понятия, как это делается, - просто валил в кучу все, что могло сгодиться, пока не вырос огромный ворох.
А тьма все подкрадывалась к лихорадочно суетящемуся двуногому муравью - и наконец затопила просеку, поднялась до вершин черных деревьев.
Ох, вот она, грозная ночь! Скорее, скорее разжечь огонь, пока сюда не наползла какая-нибудь нечисть…
И тут просеку огласил странный звук - не то хохот, не то кашель. Полубезумный бродяга наконец-то понял простую и очевидную вещь: ему нечем зажечь огонь!
Все еще хохоча страшным смехом, раздирающим грудь, безымянный человек рухнул у груды хвороста.
Ну и пусть! Пусть его сожрут волки, пусть прикончит нежить, - он не хочет отсюда уходить! У него будет свой костер, вот вам всем! И на этом костре он будет жечь заживо своего врага! Скорее всего до утра не дожить, так хоть помечтать напоследок…
Усевшись поудобнее, бродяга сосредоточенно вгляделся в черневшую во тьме кучу веток и сучьев. Он старался представить, что на него глядят ненавистные карие глаза, но не насмешливые и дерзкие, как во время поединка у реки, а перепуганные, молящие… Да, да, вот он, самозванец, скрученный по рукам и ногам, с завязанным ртом… нет, рот завязывать не надо, пусть будут слышны рыдания, стоны, безнадежные просьбы о пощаде… Покричи, раб, покричи, это еще не смерть, это пока лишь ужас, а потом начнется боль. А когда ты как следует обгоришь, я рук не пожалею, из огня тебя вытащу и здесь же, у костра, оставлю ме-е-едленно подыхать. И пусть твой труп расклюют лесные птицы, не будет тебе честного погребения… Ага, визжишь? Скулишь? Все слова от ужаса перезабыл? Ну, скули не скули, а по черным ветвям уже ползут снизу вверх желтые язычки, сливаются вместе, встают жаркой стеной…
Сухой нестерпимый жар заставил отшатнуться. Куча валежника разом занялась высоким яростным пламенем, гудящим, потрескивающим,
С криком человек вскочил на ноги и безумным взором уставился в огонь. Протянул вперед дрожащую руку, но не посмел коснуться своей ожившей мечты. Затем гневно, словно подозревая подлый и жестокий обман, поднял выпавшую из костра ветку, которую еще не тронул огонь, властно, яростно сосредоточил на ней взгляд.
Кончик ветки почернел, затем побагровел, крошечный огонек прижался к коре… Немыслимое счастье полыхнуло в глазах безымянного человека. Такого накала чувств он не испытывал, когда был Сыном Клана.
– Они изгнали меня, да?
– спросил он у пляшущего пламени.
– У них это не получилось! Собаку можно изгнать из стаи псов… но ее не изгонишь совсем из собак… в кошки… Моя кровь осталась при мне… мое наследство, которого не отнять никакому Даугуру…
Верхушка неуклюже сложенного костра провалилась внутрь, но огонь выжил, не погас.
Бродяга поднял к звездам залитое слезами лицо.
– Раш!
– страстно закричал он.
– Отныне я - Раш Костер! Отребье может само выбирать себе клички! И я, Раш Костер, теперь точно знаю, какой смертью умрет мой враг!
Книга 2
ДУША ПЛАМЕНИ
«Из всех напастей, которым Единый позволил обрушиться на Наррабан, самым ужасным было нашествие иноземцев во главе с королем Джайкатом. Не страшны были копья, не страшны были мечи, а страшен был богомерзкий колдун Шадридаг, идущий с войском. Был тот колдун звездочетом и украл тайну Души Пламени, что записана была в небесах сияющими буквами. И так грозна была Душа Пламени, что летописцы боялись заносить на пергамент достоверные сведения о ней, ибо суеверно ждали за то огненной смерти для себя. Потому нам приходится довольствоваться устными преданиями, в равной мере жуткими и невероятными…»
1
Пламя факелов дрожало и тянулось ввысь, но не в силах было осветить мрачную обширную пещеру. Свод терялся во тьме, и казалось, что у пещеры вообще нет потолка, что ее накрывает вечный беззвездный мрак.
Ярче всего освещено было возвышение из черного гранита, к которому вели широкие ступени. По углам возвышения были вбиты массивные ржавые кольца с обрывками веревок. В неглубоких желобках, избороздивших поверхность камня, застыла кровь.
Это мрачное древнее сооружение не могло быть ничем иным - только жертвенником. Даже не глядя на него, с закрытыми глазами, случайно угодивший в пещеру путник ощутил бы ледяную волну ужаса.
Но еще страшнее была возвышающаяся над жертвенником гигантская статуя из черного камня.
Ничего чудовищного не было в облике статуи: не прорезали рот клыки, не таращились мерзко выпученные глаза. Нет, из сумрака угрюмо и сосредоточенно глядело молодое, с правильными чертами лицо. Пожалуй, каменный человек был даже красив - суровой и грозной красотой. Он сидел в свободной, уверенной позе, опустив левую руку на колено, а правую вытянув вперед и немного вниз - так, что она склонялась к жертвеннику.