Хранитель

Голотвина Ольга Владимировна

Безобидная опоясочка? Да она отправила в Бездну больше жизней, чем меч матерого вояки-наемника!

Но истинная ее ценность постигалась тогда, когда Шайса снимал со шнурка на шее кожаный мешочек и высыпал на ладонь металлические штучки, похожие на детские игрушки. Вот где кузнецы поколдовали не хуже ювелиров! Хитроумные приспособления позволяли быстро снять с концов веревки шарики и прикрепить на их место что-нибудь другое. Скажем, прочный трехлопастный крючок, превращающий веревку в «кошку». Или узкое

лезвие. Или шип с бороздками для яда. Или звездочку с остро заточенными лучами…

Шайса дорожил хищной опоясочкой. И как опытные воины дают мечам имена, так убийца в гордыне своей дал имя любимому орудию.

Имя это было - Гадюка…

Еще несколько шагов - и колебание Шайсы окончилось.

Что-то звякнуло по камням.

–  Это еще что?
– хмыкнул солдат.
– Уж не монету ли ты обронил, труха ты мякинная?

Наемник повел факелом. На булыжнике каплей огня сверкнуло золото.

–  Ишь ты!
– изумился солдат, переложил факел в левую руку и нагнулся.
– И впрямь монета…

И с этими словами ушел в Бездну, потому что Гадюка ласкающе скользнула по его горлу, нежно обвила, стиснула…

* * *

Орешек не пошел в шаутей через главный вход, возле которого, как и в мирное время, несли караул двое часовых. Хранитель вовремя вспомнил, что трапезная отдана детям, а в такое позднее время малыши, конечно, спят. Поэтому он поднялся по черной лестнице и, никого не встретив, очутился в комнате, которую привык уже считать своей.

Огня зажигать не стал, чтобы сбросить плащ, вполне хватило лунного света (опять паршивки-рабыни забыли закрыть ставни!).

Сняв перевязь с Саймингой, Орешек бережно повесил ее на тот же крюк, на котором матово посверкивал серебряный пояс. Свою колдовскую находку Орешек перестал носить с первых дней осады, слишком выматывала постоянная тревога, ощущение грозящей со всех сторон беды. Поэтому он водрузил пояс на стену, вслух сказав ему: «Отдохни! Без тебя знаю, что силуранцы меня не любят… и с чего бы это?..»

Сейчас, вешая поверх пояса ножны с мечом, Орешек задержал руки на своих сокровищах. Странно… вдруг возникло ощущение, будто между его драгоценными приобретениями стоит… стена не стена, занавес не занавес… какая-то пелена глухой враждебности, отчужденности… как будто эти два предмета изначально, с самого появления из-под рук мастеров таили друг против друга молчаливую злобу…

Ну и бред! Вот же они, меч и пояс, висят рядышком на стене, такие смирные, безобидные…

Орешек сел на край кровати и, посмеиваясь, начал расстегивать пряжку подколенного ремня. Вражда между вещами, а?.. Он и впрямь крепко устал, всякая ерунда мерещится…

Вот… опять! На этот раз чудится, что снизу доносится музыка…

Да

ничего ему не чудится! И в самом деле - музыка… И поет кто-то…

Хранитель вновь застегнул пряжку и вышел из комнаты.

В темноте винтовая лестница показалась длиннее, чем обычно, и привела она не в привычный зал для трапез, а в какой-то загадочный, теплый, волшебный мирок, освещенный двумя факелами. В уютном полумраке звучала негромкая музыка, мягкий мужской голос заканчивал балладу о том, как нашел себе невесту великий герой Оммукат Медное Копье.

На полу, на соломенных тюфяках, прижавшись друг к другу, лежали ребятишки. «Как раненые в Доме Исцеления», - кольнула мысль, но неприятное воспоминание растворилось в умиротворении и покое, что царили здесь.

Дети не спали. Приподнявшись на локтях, глядели они в дальний угол, где расположился певец. Орешек не мог разглядеть его с лестницы. Зато он хорошо видел перед погасшим очагом, на фоне багровых углей, три темных силуэта. Женщины неподвижно сидели на низких скамеечках и внимали музыке.

Смолкли последние аккорды. Повелительный голос Аунавы врезался в угасающие звуки струн:

–  Ну все, все, хватит! До утра вам, сорванцам, песни слушать?..

Договорить ей не дали. По трапезной прокатился дружный стон - и тут же полумрак зазвенел молящими голосишками. Маленькие подлизы называли женщину светлой госпожой, милостивой Аунавой, самой доброй, самой щедрой, самой… самой… а три девчачьих голоска просто тянули на одной ноте. «Ма-амочка! Ну, ма-амочка!..»

За детей вступилась и Миланни:

–  Ой, они же все равно не уснут! Вот начнется в темноте игра в лазутчиков и охранников… помнишь, что они вчера вытворяли?.. А так послушают да и задремлют, вон маленькие в углу уже посапывают…

Что-то просительно прошелестела Айлеста

–  Ладно, - уступила Аунава, - балуйте этих поросят бессовестных, балуйте!

Но что-то в ее голосе подсказало Орешку, что ей и самой нравится сидеть в полутьме у очага и слушать протяжные старые баллады, забыв на время о беде, что залегла за стенами крепости.

Вновь запели струны, ребячьи взвизгивания и шепот стихли. И зазвучал печальный голос. На этот раз он не пел, а повествовал под музыку о падении Эстамира, Жемчужного Города.

По приказу Авибрана Светлой Секиры непокорный город был смешан с прахом земным, лег в руинах. До небес встали костры, на которых горели тела защитников Эстамира, и завидовали мертвым живые, которых в цепях тащили мимо этих костров. Ибо тех, кого пощадила смерть, не пощадил Авибран - повелел ввергнуть в рабство всех, от грудных детей до глубоких стариков. Таково было королевское наказание Жемчужному Городу за то, что во время штурма был ранен наследник престола, юный принц Бранлар.