Хранители порта
Шрифт:
— То же, что и все. И даже меньше. Там ведь не было газет. А что в городе-то невесело?
— Что вы, товарищ! У нас в городе весело. Только вот никак не подберем ему русское название, — и он искренне рассмеялся.
— Ты тут прибереги наборчики, товарищ. А я посижу несколько. И вот это что, курица? Копченая? Возьму. И пивка пару. Ага.
Капитан-присел в углу за пустым столиком, а так как не мог определенно решить, каково ему сейчас и есть ли у него Родина, то выпил залпом водку, закусил ветчиной и стал попивать пивко. Вокруг шумел праздник. Офицеры с дамами отдыхали. Буфет был обширен, но, однако, что здесь было
— Вот вы, майор, — остановил он пробегавшего с шампанским круглолицего весельчака, — вы католик или лютеранин?
— Как?
— Вы зачем сегодня празднуете?
— Товарищ! Мы победили. И потому Рождество ихнее как бы трофей. Там вот в буфете ликер с башенками на бутылке, а никаких башенок нет. Есть взятая высота 790. А ликер еще остался. Ты пойди, купи еще бутылочку. А то если нет Таллина, ни старого, ни нового, то, естественно, и ликера не будет. Пойди попей. Ну, пока, — и он ускакал.
«Как это — нет башенок? Здесь и войны-то не было.Я же помню. Короткая и эффективная десантная операция, поддержанная рабочими и служащими. Паром с убегавшим правительством потопили. Паром жалко. А никаких высот не было. Нужно еще порасспросить кого-нибудь». Но никто не садился за столик капитана. Он был чужим здесь.
«Так. А где мне найти телефонистку? Очевидно, на телефонной станции. Потом домой». И капитан встал.
— А вот и он! Друг сердешный. Капитанчик! Друг детства, комендант города Геша вошел в буфет.
— А ну-ка, присядь и расскажи мне про старый город.
— Тс-с. Я тебе все расскажу. Потом. А я вот не один. Это Зина, а это Эрика.
— Я рад с вами познакомиться. Но мне нужно идти.
— Друг. Капиташа. Без протокола. Зачем тебе идти? Куда?
— Мне нужно телефонировать в столицу. Пусть мне объяснят.
— Ты имел в виду Москву или наш райцентр? Вот Зинаида. Она самая настоящая телефонистка. Она тебя со всем миром соединит.
— Вы правда телефонистка?
— Так точно, мой сладкий. Куда тебе?
— Мне в полуденный город моей юности.
— Ха-ха-ха-ха! Вина капитану. Семги!
— Поговори со мною, Геша! Мне нужно поговорить!
— А я тебе ничем не помогу, мой абонент? — Это уже Зина тащила его с собой, направляла, поддакивала. И где-то там, за переездом, входя в подъезд блочной четырехэтажки, где теперь было общежитие дам офицеров, где-то на лестнице, где-то у комнаты очнулся капитан, но уже щелкнул замок и распахнулась дверь, и женщина, женщина, а что еще нужно фронтовику сейчас… какие еще разговоры? Разговоры
Комната была большой, низкой, временной, но убранной и жилой, как и должна она быть убрана у телефонистки Зины в рождественскую ночь. На столе стояла елочка.
— Жаль тебе, капитан, эту землю?
— Это же моя Родина.
— Твоя родина Россия, капитан. А это земля ее окраина, ее побережья, это ее дюны и маяки, ее поселки и хутора.
— Как складно ты объясняешь. Как будто льешь холодную воду из родника на ожог.
— Пожжет и перестанет, капитан. Тебе жаль этот маленький народ?
— Мне жаль этот маленький народ.
— Но вспомни, капитан. Когда по стране ходила измена, когда она плела свои заговоры, когда лились сладкоречивые речи, кто им поверил? Разве не они?
— Они.
— Когда уже пошел брат, на брата, когда лилась кровь, а главари, пробравшиеся в Кремль, не давали нам оборонить слабого и невиновного, кто пел свои смешные песни, кто жег факела, кто поднимал несуразные и неразумные флаги, кто сочинял манифесты и тем разрушал, подносил спичку к шнуру, а уже заряды были заложены предателями и там и там, разве не они?
— Как чудно и как неоспоримо ты говоришь, телефонистка. Да, это они.
— А когда ложь называлась правдой, когда она называлась Россией и предала своих братьев во всем мире и разрушила эту огромную державу, и мы стали бомбить друг друга, а танки покатились по виноградникам, и беженцы просили кров и пищу и не получали ее, кто отгородился от нас юными недоумками и пьяными ветеранами, кто опять позволил надуть мыльный пузырь, эту бело-сине-черную игрушку, кто подсчитывал барыши? Разве не они?
— И это они. Но разве все они были такими?
— Нет, не все. Но…
— Вот видишь! Народ не отвечает за своих правителей.
— Но народ выбирает правителей. И или сбрасывает их потом, или считает сребреники. Они считали свои колбасы, свои окорока, пели свои песни, пили свое пиво.
А потом они построили первый лагерь для интернированных лиц, и тогда взорвались русские. Они немного не такие, как этот народ. А потом случилось неизбежное, и вернулись наши мужчины. И Кремль опять, как в семнадцатом веке, мыли и чистили. И тогда начался вой. По всему цивилизованному миру. Но уже тащили предателей и вешали. Это очень мудро — вешать. Это наглядно.
— Да кто ты? Где я?
— Я просто телефонистка. А ты у меня в комнате. И будет утро, и ты уйдешь. И, может быть, не вернешься. Хочешь что-нибудь спросить еще?
— Кто разрушал старый город?
— А… Это когда ты со товарищи уже лежал под американскими бомбами на польских равнинах. Они затеяли мятеж. А чтобы подольше продержаться, захватили все эти музеи, башни, замки и стали вопить про свои смешные проблемы на весь мир. И тогда еще можно было остановить войну, Третью мировую войну. Но этот маленький упорный народ хотел опять петь свои бодрые песни, играть гимны, принимать вагоны с бронзовыми чушками и цистерны с нефтью из России, брать валюту за порты, поставленные ею, говорить 6 злом восточном соседе и чваниться. Может быть, и не все хотели. Но старый город строили немцы, шведы, русские, датчане, а поблизости оказались только мы. И мы решили больше не жертвовать людьми ради красивых башенок и домиков. Тогда-то и был впервые испытан «Гнев» в деле.