Хранители завета
Шрифт:
Я кричу от боли, отчаяния и ужаса.
Арабы нетерпеливо тащат меня за собой. Словно я какой-нибудь мешок. Пытаюсь встать на здоровую ногу.
В глазах почернело.
Почти сразу же прихожу в себя. Арабы дергают решетку и что-то громко обсуждают.
Внезапно я вижу их. Двух полицейских снаружи. По-видимому, они оставили свою машину на улице: переулок слишком узок для автомобилей. Из-за воющей сигнализации мы не слышали их сирен.
Они изумленно смотрят на нас. На меня, лежащего на полу. На двух арабов, вытащивших пистолеты.
Полицейские исчезают.
Сразу после этого внутренняя сигнализация замолкает.
Я плачу. Ничего не могу с собой сделать.
Для художника и печатника черный цвет — это цвет. Для физика черный цвет есть отсутствиецвета. Говорят, что боль воспринимается людьми тоже по-разному, что мужчины никогда не смогли бы перенести боли, испытываемой женщинами при рождении ребенка. Я склонен с этим согласиться. Мы можем выдержать только простуду.
Нога очень болит.
Ощущение такое, будто кто-то воткнул мне в ногу сосульку до самого бедра. Я рыдаю как мальчишка. На короткие мгновения полностью теряю сознание. Но боль и позывы к тошноте вызывают меня к жизни.
За дверью мелькают полицейские. Кто-то заглядывает к нам с помощью зеркала на длинном стержне.
Арабы возбужденно спорят. Потом хватают меня за руки, за ноги и поднимают. Боль невыносимая.
Придя в себя, я обнаруживаю, что лежу на кожаном диване Луиджи на втором этаже. В мою ногу вонзил зубы изголодавшийся шакал.
Луиджи больше нет. Очевидно, тело перенесли в спальню.
Арабы заботливо подсунули под сломанную ногу несколько подушек. Так что какое-то количество порядочности еще осталось в этих бессовестных существах.
Звонит телефон. Ему позволяют звонить. Долго.
Наконец один из них сдается.
— Na’am! — рычит он в трубку. Слушает. — У нас заложник, — кричит он по-английски, — и мы требуем свободного проезда до аэропорта Леонардо да Винчи!
Он снова слушает. Лицо его темнеет. По-арабски призывает на голову говорящего сонм злейших огненных духов и швыряет трубку.
Я теряю сознание и уплываю в благословенный туман.
Я раскрываю глаза. Во рту засуха.
Сколько времени прошло? Минуты? Часы? Не имею ни малейшего понятия. Приступы боли стреляют в меня, как ледяные молнии.
— Воды, — едва могу выговорить я. — Water. Please. [69]
Арабы равнодушно смотрят на меня. Ни один не двигается с места.
69
Воды. Пожалуйста. (англ.).
Я кашляю. Язык прилип к гортани.
— Please! I'm so thirsty! [70]
— Shut up! [71]
Стон.
Я пассажир на судне, которое тяжело скользит по волнам. Вверх-вниз, вверх-вниз… Море — это волны, которым нет конца. Меня накрыли влажным одеялом из вонючей ваты. Во рту мерзость. Вверх-вниз, вверх-вниз… Боль переплетается с тошнотой. Каждое движение в месте перелома вызывает тошноту. Обломки костей трутся друг о друга.
70
Пожалуйста! Хочу пить! (англ.).
71
Заткнись! (англ.).
Один из арабов говорит по мобильному телефону. Я представляю себе, что он говорит с Хассаном. Я очень рад, что его здесь нет. Он ни за что не подсунул бы мне под ногу мягкие подушки. Напротив, он обхватил бы своими мощными руками место перелома. И нажал.
Меня тошнит.
Араб кладет трубку. Что-то говорит второму. Оба смотрят на меня. Немного спустя мобильный звонит снова. На этот раз отвечает второй. Он вне себя. Короткие взволнованные выкрики меняются вопросами и обвинениями. Так мне кажется. Я ни слова не понимаю.
Звонит телефон на столе. Полиция, думаю я. На этот раз они не отвечают.
Лодыжка распухла. Кожа трется о штанину. Каждая клетка, каждая мышца, каждая кость пульсирует. Меня мучит невероятная жажда. Я потею и дрожу из-за озноба.
Я думаю: «Небеса создают боль, невероятную боль, жуткую, непостижимую боль».
Темнота.
Свет.
Темнота.
Я уплываю в полубессознательном состоянии туда, где существует только одно: боль.
Сколько времени прошло? Не знаю, у меня нет представления о времени. Секунды, минуты и часы переплетаются и образуют бессмысленную паутину.
Весь кислород из космоса высосан. Я космонавт, который парит в безвоздушном космическом пространстве. Воздух в баллонах закончился. Я пытаюсь ухватить фал, [72] но он выскальзывает из моих рук, и я удаляюсь от космического корабля.
После этого пустота.
Я прихожу в себя от безмерной тяжести, которая прижимает меня к дивану. Открываю глаза. Хватаю ртом воздух. Рот и нос заполняются мелким песком и строительным раствором. Легкие сжимают две стальные пластины. Язык приклеился к нёбу.
72
Фал— трос для крепления космонавта к космическому кораблю при выходе в открытый космос.
Меня тошнит. Но ничто не выходит наружу. Только непонятные сухие звуки, как из уст умирающего солдата.
— Воды, — шепчу я, — воды-воды-воды.
Но меня не слышат или не обращают внимания.
Рот широко открыт. Так легче дышать.
Темнота, свет, темнота….
Темнота наполняется звуками.
Голосами.
Я мигаю глазами.
Араб говорит по мобильному телефону. Он кричит. В бешенстве. В отчаянии.
Мы замурованы.