Хреновинка [Шутейные рассказы и повести]
Шрифт:
— Боже мой! — воскликнул заместитель (он иначе и не мог воскликнуть: он верующий беспартийный гражданин). — Боже мой!.. Такому великому человеку… услужить… — про себя же, между нами говоря, подумал: «Вот счастливый случай выдвинуться… Только малосознательный субъект такой случай может проворонить».
И из Москвы в тот же вечер вон.
А дальше?
Сибирский экспресс крутит колесами, прет за Урал, как Змей-Горыныч, снег вихрем в стороны, саженные заносы с разбегу — вдрызг.
Вот заместитель и дома, у себя.
Утром облачился в лучший охотничий костюм — френч, гетры, альпийская шляпа с пером — и к председателю.
— А! Приехали!.. Что вы такую рань ко мне? И в таком параде?
Заместитель обстоятельно изложил результаты Московского съезда, то да се, разные дела и — между прочим:
— Да еще вот надо приличную собачку отыскать, лаечку. Очень в Москву просили.
— Кто?
— Да так… Одно важное лицо.
— А именно?
— Да не все ли вам равно? Один замечательный человек.
Так, между прочим сказал заместитель, но большие мутные глаза его преступно завиляли, и на зализанных висках выступила легкая испарина.
— Ну, что ж, — недовольно протянул председатель, подозрительно взглянув на огромного, как грузчик, заместителя. — Можно. Только это дело надо поручить настоящему охотнику, Мялину. А вы какой же охотник…
— То есть как? — И заместитель вызывающе вскинул рыжие щетинистые брови.
— Да очень просто, — сказал председатель и задумчиво поковырял пальцем собственную бородавку на носу. — Вы кроме как за бекасами и не охотились. Вам даже пьяного козла не застрелить. А Мялин — медвежатник…
— Да он же страшный нахал, картежник, врун, каких свет не родил. Любого сивого мерина в два счета обоврет!
— На то он и охотник, — невозмутимо сказал председатель. — Он даже в охотничьей энциклопедии упоминается как знаменитый спец. А впрочем, действуйте по собственному усмотрению. Мое дело сторона.
У заместителя отлегло от сердца, он бережно погладил перо на альпийской шляпе и — домой. Он шел рынком, вместо краснощеких теток торговали пельменями лайки, вместо галок порхали и полаивали лайки, весь белый свет наполнился лайками — и заместитель сказал своей кухарке:
— Дай-ка мне, Агафьюшка, закусить чего-нибудь.
В ночное же время, обнимая свою жену, ласково проговорил:
— Ах ты, моя лаечка!
— Как, как? — полусонно переспросила та и помаленьку-помаленьку все и выпытала, все до ниточки.
Заместитель утром в одну сторону одного гонца, в другую — другого, а сам в третью, за сотни верст. Нет, дудки, чтоб он этого паршивого враля, какого-то Мялина, к своей идее подпустил!
А жена… Ох, уж эти жены!.. Ну и как не шепнуть на ушко Марье Петровне Перетеркиной, разумеется, под большим секретом, тайно. А та под еще большим секретом шепнула Зое Марковне, и пошло-поехало из ушей в уши, из уст в уста: «Лайка,
Залаял весь город, — до председателя Губохоты эта тайна докатилась, — залаяли все уезды из конца в конец — предписанья, телеграммы, нарочные — и спешно, спешно, спешно…
— Ну и задам же я ему!.. — пыхтел коротконогий председатель Губохоты. — Каналья, утаил, какому великому человеку предназначается лайка… Выслужиться захотел… На-ка фигу!.. Я сам поеду в Москву, с Милиным, как с первым спецом… Нет, врешь, чтоб я такой случай упустил! Самым последним идиотом надо быть. Нет, каков нахал, а?!
И вот со всей губернии натащили в город видимо-невидимо собак: лаек, гончих, борзых и просто шавок темного происхождения.
Председатель Губохоты сиял, как солнце в полдень, сиял и его приятель спец-охотник Мялин, великий стрелок, пройдоха, врун.
Председатель Губохоты объявил — срочно, срочно, срочно! — на всех столбах и заборах красовалось:
«Публичное испытание лаек, ровно в 12 дня, на Соборной площади, после поздней обедни».
А где же заместитель?
С заместителем дело было так. Прикатил заместитель к своему другу, крестьянину Аверьяну Куприянову, на таежную заимку. Аверьян же Куприянов был хороший медвежатник и имел лаек, числом — семь.
— Знаешь, дружище, — сказал заместитель, — лаечку нужно мне. В Москву везти.
— Лаечку? Можно. Самую лучшую, небось?
— Самую лучшую, первоклассную, ударную!
— Можно, — сказал медвежатник. — Только, барин, имей в виду, дешево не возьму я. Потому время голодное, и все в цене.
Заместитель замигал и сказал дрожащим, как у замерзающего барана, голосом:
— Хотя я человек не богатый, и лишних денег у меня нет, но я скоро выдвинусь в первые ряды — заметь это! — и расплачусь с тобой, дядя Аверьян, щедро. А пока вот тебе в задаток серебряные часы, фирмы Мозер, волосок — брегет, ход — дьявольски верный, верней солнца ходят, при них цепочка серебряная, вызолоченная и золотой брелок. Вот и проба.
— Можно, — сказал Аверьян Куприянов, опустив часы в карман, — а теперь пожалуйте выкушать самогоночки. Самогон у меня крепкий. Прямо шпирт. С непривыку кожа в роте чулком полезет.
Пили они недолго. Вскоре что-то ужасно зашумело кругом: то ли тайга со всех сил гудет, то ли в мозгу коловращенье.
Аверьян Куприянов поймал самую паршивую лайку, — хуже нет, связал ее, запхал в мешок и бросил в сани.
Заместителя же положил в сани честь честью, на сенцо, прикрыл кошмой и сказал ямщику:
— Поглядывай. Как бы не выпал барин-то.
Ямщик свистнул, полозья заскрипели, снег взвился.
Аверьян же Куприянов посмотрел на часы, ухмыльнулся.
— Ишь ты, ходють, — сказал он. — Хы! А который час, даже понять трудно… Эх, темнота наша окаянная!