Хреновинка [Шутейные рассказы и повести]
Шрифт:
И стало через три дня: не село Конево, а Коммуния.
Братаны Туляевы дело круто повернули.
Раньше впятером под одной крышей жили, а теперича не то:
— Мы, — говорят, — сицилисты-коммунисты.
И, чтоб укрепить полные повсеместные права, стали себе по новой собственной избе рубить.
Возле самой церкви, на площади, очень хорошие места облюбовали, два своих дома ставить начали да два в церковной ограде, а пятый дом к самому поповскому дому впритык приткнули.
Отец
— Это почему ж такое утеснение? Вам мало земли-то, что ли? Зачем же сюда, на чужую-то?
— Ни чужого, ни своего теперича нет, все общее, — наотмашь возразили ему братаны.
— Ежели собственность уничтожена, зачем же вы себе такие огромадные избы рубите?
— Ах ты, кутья кислая! В рассуждение вступать?.. А вот погоди, увидишь, что к чему!
И живой рукой созвали сход.
— Товарищи! Потому что мы коммунисты и вы все коммунисты-террористы, предлагаю: истребовать сюда попа и обложить его контрибуцией.
Пришел отец Павел, ни жив ни мертв.
— Три тыщи контрибуции, а ежели перечить — немедля к стенке — рраз! — пригрозил старшой Туляев и опять артикул винтовкой выкинул.
Поп задрожал-затрясся, побелел. Жаль денег, вот как жаль, по алтыну собирал, по гривне, — однако жизни жальче. Сказал им:
— Ну, что ж, миряне… Конечно, вы можете расстрелять меня без суда, без следствия… Берите, грабьте…
И вынес сполна три тыщи.
— Добро, — сказали братаны. — Это все в Коммунию пойдет.
Поехали с поповскими деньгами в город, накупили себе того, сего. А избы ихние как в сказке растут: старшой братан железом крышу кроет.
Дивятся крещеные, шепчутся.
Таким же манером всех богатеев обложили: кого на пятьсот рублей, кого на. тысячу. А тут и до середних добрались.
— Это все в Коммунию, — говорят братаны.
И у каждого по две пары лошадей образовалось, сани расписные, пролетки, бубенцы.
Крещеным завидно стало, ропот по селу пошел.
— Это чего ж они все себе да все себе… А нам-то?.. Вот так Коммуния!
— Дак что же делать-то?
— Надо бедный комитет избрать.
— Да ведь избрали… все комитетчики — братаны.
— Надо новый.
Пошли скопищем к братанам.
— Так и так, братаны. Желаем новый бедный комитет избрать… А вас, стало быть, долой.
Покрутили братаны усы, почесали бороды, а старшой как гаркнет по-военному:
— Ага! Против бедного комитета восставать, против революции? Кто зачинщик? Вавило? Вавило, ты? К стенке!
Вскинули винтовки — рраз! Упал Вавило.
Остальные разбежались, кто в подполье, кто в овин, потому у братанов ружья, а у прочих кулаки одни.
Наутро сход. Братаны объявили:
— Борьба с контрреволюцией будет беспощадна. В случае доноса — доносчика отправим за Вавилой. Твердая власть — она очень даже строгая. А теперича, товарищи, на общественные
И погнали все село свои новые усадьбы доделывать: тыном обносить, узорчатые ворота ставить.
Крещеные пыхтят на братановых работах, кто тын городит, кто крышу кроет, готовы братанам горло перегрызть, а не смеют: пуля в лоб.
А братаны сполитично:
— Вот, товарищи, кончим дело — спасибо вам большое скажем.
— Очень хорошо… Согласны… — сказали мужики и сглотнули слезы. У Андрона от кровной злости топор упал.
— Все Коммунии да Коммунии, а когда же нам-то? — спросил Андрон. — Мы ведь самая беднота и есть…
Вечером у Андрона братаны в Коммунию последнюю удойную корову отобрали — ведерницу.
Взвыл Андрон.
Да и все село взвыло, даже собаки хвосты поджали, вот какой трепет на всю Коммунию братаны навели. Все на учет забрали: хлеб, крупу, телят, до самых до жмыхов добрались. Мужики с голодухи пухнуть стали, а Туляевы жиреть: двух младших братьев оженили, свадьба с пивом, спиртом, пирогами, широкой гульбой была.
И если бы не Мишка Сбитень — пропадом пропала б вся Коммуния.
Был когда-то парень разудалый в селе Коневе, Мишка. Насолил он всем вот до этих мест, озорник был, хуже последнего бродяги. Вздрючили его крестьяне и по приговору выгнали из селения вон.
Десять лет пропадал Мишка Сбитень. А тут как раз ко времю и утрафил. К самому Новому году взял да в Коммунию и прикатил.
Чернявый такой, будто цыган, в ухе серьга, через всю грудь цепочка, часы со звоном, папаха, полушубок. А глаза — страшенные, на выкате, а усищи — во! А сам — чисто медведь, идет — землю давит, от кулаков смертью пахнет: грохнет — крышка!
— Вы что как мертвые ходите, словно дохлые мухи? А? Радоваться должны, ликовать: из рабов гражданами стали.
— Эх, Мишка, Мишка… — вздохнули мужики. — У кого радость, а у нас Коммуния.
— Ха-ха-ха! — захохотал Мишка Сбитень. — Отлично сказано… Чего же вздыхать-то?
— Да вот у нас в бедном комитете братаны Туляевы сидят. У них винтовки, а у нас — ничем-чего.
— Ха-ха-ха! — опять захохотал Мишка.
А крестьяне ему все и обсказали до тонкости.
Долго Мишка хохотал, даже за живот хватался, а потом зубами скрипнул, да с сердцем так:
— Ведите-ка меня на сход.
Вот собралось собранье. Братаны стали речь держать, а сами на Мишку все косятся.
— Ты, товарищ, кто таков? Ты коммунист?
А Мишка в ответ:
— Ха-ха-ха!.. Не признаете? А я вас знаю. Я — волгарь. На Волге-матке десять лет работал, кули таскал, до самого Каспия доходил; вольным духом набирался, на Стенькином кургане чай пил. Мне черт не брат!.. Вот кто я таков… Ну, валяйте дальше…
Братаны так его и не узнали. Старшой шепнул середнему: