Христа распинают вновь
Шрифт:
— Не беритесь за оружие, братья! Я пойду и поговорю с ними по-хорошему! Все мы — братья! Не топите село в крови!
— Не суйся не в свои дела, учитель, — заорал поп в ярости. — Никаких переговоров! Пришло время уничтожить их! Вперед, дети мои! К оружию, братья! Смерть голодранцам!
Разъяренные крестьяне побежали домой, вооружились палками, пистолетами, серпами, многие схватили ножи, которыми вчера кололи кабанов, — и большая толпа, возглавляемая попом Григорисом, устремилась к колодцу святого Василия.
Подбежал и Панайотарос. Он стал рядом с попом, поднял
— Вперед, ребята! Уничтожим их!
Ага сквозь сон услышал выстрел, стукнул палкой о пол, появилась Марфа.
— Что это за выстрелы?
— Большевики идут, дорогой ага!
— Какие большевики, горбунья? Говори толком! Откуда? Из России?
— Нет, дорогой ага, с Саракины. Поп просил тебя оседлать лошадь и скакать туда.
Ага громко засмеялся. Ему еще хотелось спать, он повернулся на другой бок, лицом к Ибрагимчику.
— Когда они придут из России, — сказал он, — тогда разбуди меня. А сейчас ступай к дьяволу!
Отец Фотис увидел, как со всех сторон сбегались к колодцу разозленные ликоврисийцы. Он отделился от своих людей и, безоружный, пошел вперед с иконой в руках.
— Братья, — крикнул он. — Я хочу вам кое-что сказать. Остановитесь! Выслушайте меня, Христа ради, чтобы не пролилась кровь!
На минуту-две враждующие стороны замерли в ожидании. Отец Фотис сделал еще несколько шагов.
— Тебе, поп Григорис, твоей святости, отче, — крикнул он, — я хочу кое-что сказать. Подойди поближе!
— Чего тебе надо от меня, козлобородый? — ответил поп Григорис, выскакивая вперед. — Вот я!
Два попа остановились друг против друга, между двумя лагерями: один — высокий, откормленный, лоснящийся, как бык; другой — кожа да кости, со впалыми щеками, с израненными ногами, похожий на голодную загнанную лошадь.
— Отче, — сказал священник Фотис громко, чтобы его слышали все, — большой грех мы совершим, ввергнув в войну своих братьев. Кровь, которая прольется, будет лежать на нашей совести… Я хочу тебе кое-что предложить, отче. Слушайте и вы все, братья! Положите оружие на землю и не деритесь, подождите! Мы, два старика, — поп Григорис и я, — каждый представитель своего народа, поборемся безоружные и дадим клятву: если поп Григорис свалит меня на землю и положит на лопатки, мы мирно, с пустыми руками вернемся на Саракину; если же я одержу победу над попом Григорисом, мы будем владеть землями, которые подарил нашей общине Михелис Патриархеас. Над нами есть бог, и он нас рассудит.
Услышав слова отца Фотиса, ликоврисийцы успокоились. Они видели его высохшее лицо, его тонкие, как у кузнечика, руки и ноги, и злорадно рассмеялись:
— Подуй на него, отец Григорис, подуй на него, и он упадет!
Но саракинцев охватил ужас.
— Нет, нет, отче! — крикнул Лукас. — Пусть выйдет бороться со мной самый сильный из них! И посмотрим, кто победит! Пусть выйдет Панайотарос, который корчит из себя забияку, чванится пистолетами и красной феской! Пусть выйдет этот турок, если не боится!
Сказав это, Лукас передал знамя своему соседу, юноше, и засучил
— Иду, предатель, иду, большевик, — закричал Панайотарос и бросился вперед. — Иду, и живым ты от меня не уйдешь!
Он выхватил пистолет и прыгнул вперед, но поп Григорис закричал:
— Остановитесь, оставьте нас одних, мы сами все решим! Я принимаю твой храбрый вызов, козлобородый! Клянусь богом, что, если я тебя свалю, ты уйдешь по добру! Если же ты меня свалишь — забирайте беспризорные земли, которые вам подарил никудышный хозяин Михелис. Я призываю бога, — пусть он станет над нами и рассудит нас!
— Во имя бога, — сказал отец Фотис и перекрестился.
Он обернулся к своим, подозвал одного старика и передал ему икону.
Потом он снял свою старую рясу, аккуратно сложил ее и положил на камень. Все увидели его черную рваную рубашку, штаны в заплатах, его ноги — тонкие, израненные, похожие на две сучковатые палки.
Поп Григорис стоял, расставив свои крепкие ноги, сложив сильные руки на груди, и ждал, пока противник приготовится. Его хмурое лицо выражало презрение и гнев. Он нетерпеливо, словно конь, бил ногой о землю. Но как только увидел перед собой высохшего, как скелет, попа Фотиса, обутого в лапти, с черными, глубоко запавшими глазами, он вздрогнул, словно перед ним появился призрак смерти.
— Перекрестись, отче, — спокойно сказал поп Фотис, — я готов.
Поп Григорис машинально перекрестился и не сдвинулся с места, упершись ногами в землю.
— Ну, давай, кузнечик, — сказал он с иронией. — Бей!
— Неужели ты, отче, не можешь раскрыть рта, чтобы не ругаться? И этим языком ты прославляешь бога? И этими руками ты поднимаешь святые дары?
— Этими руками я переламываю кости козлобородым! — заорал поп Григорис и, нагнув голову, как бык, ринулся на своего врага.
Он в бешенстве замахнулся кулаком, чтобы ударить, но отец Фотис отступил, и кулак пролетел мимо. Еще немного, и поп Григорис сам грохнулся бы на землю. Еще больше разъярившись, он снова бросился на попа Фотиса, схватил его за бороду и вырвал клок волос. Но отец Фотис, сжав свой сухой стальной кулак, ударил им в толстое брюхо попа Григориса. Раздался глухой звук, и могучий поп покатился по земле. Глаза у него помутнели, он побледнел, но тут же собрался с силами, вскочил, обхватил Фотиса за поясницу и, прижавшись к нему лицом, стал кусать его в шею, стараясь перегрызть ему горло. Они боролись молча, только время от времени поп Григорис рычал, как зверь, пожирающий свою добычу.
Саракинцы стояли затаив дыхание.
— Пропал наш отец, — прошептал Яннакос. — Он задушит его, этот бык!
— Не бойся, Яннакос, разве ты не видишь бога над его головой?
Не успел Манольос произнести эти слова, как отец Фотис ухватился одной рукой за раздвоенную бороду попа Григориса, а другой — с силой ударил его в челюсть. Поп Григорис застонал и, наклонившись, выплюнул зубы с кровью. Но прежде чем он успел опомниться от боли, поп Фотис обхватил его руками, качнул вправо-влево и вдруг, с размаху обрушившись на него всем телом, повалил на землю.