Христианский архетип. Юнгианское исследование жизни Христа

Эдингер Эдвард

У ранних теологов крест Христа рассматривался в качестве средства для достижения единства вселенной. Вот что говорит апостол Павел:

Ибо Он [Христос] есть мир наш, соделавший из обоих одно и раз­рушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем (Еф. 2: 14—16).

А вот комментарий Джин Данилоу:

Текст Павла предполагает наличие двойного phragmos. В первый раз он разделяет двух людей… но существует ещё один phragmos, отделяющий верхний мир от нижнего. Это была главная концепция… Среди мандеян… он (барьер – В.М.) представлял собой небесную

стену, отделяющую нижний мир от плеромы. В апокрифических деяниях он тоже присутствует, но в данном случае уже считается стеной огня.

С этой точки зрения Христос сохраняет единство в двояком смыс­ле. Он разрушает и вертикальную стену, разделяющую двух людей, и го­ризонтальную, отделяющую человека от Бога; и он совершает это благо­даря кресту, который теперь кажется представляющим двойную функ­цию Христа, распространяющегося и по вертикали и по горизонтали, образуя крест. Это происходит в смысле двух крестов: креста разделяю­щего, существовавшего до Пришествия Христа, и креста соединяющего, который суть Пришествие Христа.

«Два креста» относятся к двойному аспекту символизма мандалы. В своей простейшей форме в виде креста в круге мандала действует как крест-метка в телескопе: чтобы разделить разные области в поле зрения, С другой стороны, она объединяет все, что охватывает, в одно целое", Гностики также говорят о двойной природе креста:

[Крест]... который они называли множеством имен, имеет два свой­ства: первое — поддерживать, а второе — разделять; и пока он поддерживает и подкрепляет, он является Ставросом [Крестом), а когда он делит и отделяет, то становится Хоросом [Пределом]. Тогда они оба представля­ют собой Спасителя, который несет в себе двойственность: сначала, под­держивающую силу, когда Он говорит: «И кто не несет креста [Ставрос| своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» [Лук. 14: 27| и потом: «Берите свой крест, идите за мной», но вместе с тем и разделяю­щую власть, когда Он говорит: «Не мир пришел Я принести, но меч [Матф. 10:34].

А Юнг утверждает следующее:

Благотворное значение четверичности родилось в Книге Иезекииля (9:4), в которой пророк по велению Господа ставит крест на лоб праведникам, чтобы защитить их от наказания. Очевидно, это знак Бога, который сам имеет черты четверичности. Крест — это признак людей, находящихся под Его защитой. В качестве Божественного атрибута, а также в качестве символов, которыми они сами по себе являются, четверичность и крест означают целостность.

11. ОПЛАКИВАНИЕ И ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ

Образ Бога в человеке не разрушается при Падении; он лишь испыты­вает повреждение и портится («деформируется»), и может быть восста­новлен через божественную благодать. Предполагается, что степень ин­теграции определяется его погружением в ад (decsensus ad inferos), то есть погружением христианской души в преисподнюю и ее работой над искупле­нием грехов, включая даже мертвых. Психологическим эквивалентом этого состояния является интеграция коллективного бессознательного, форми­рующего существенную часть индивидуационного процесса.

И ВЗЯВ ТЕЛО, ИОСИФ ОБВИЛ ЕГО ЧИСТОЮ ПЛАЩАНИЦЕЮ И ПОЛОЖИЛ ЕГО В НОВОМ СВОЕМ ГРОБЕ, КОТОРЫЙ ВЫСЕК ОН В СКАЛЕ; И, ПРИВАЛИВ БОЛЬШОЙ КАМЕНЬ К ДВЕРИ ГРОБА, УДАЛИЛСЯ. БЫЛА ЖЕ ТАМ МАРИЯ МАГДАЛИНА И ДРУГАЯ МАРИЯ, КОТОРЫЕ СИДЕЛИ НАПРОТИВ ГРОБА.

(Матф. 27:59-61) (Рисунок 24)

Несмотря на то что все Евангелия на этот счет молчат, в христианс­ком искусстве за смертью Христа следует скорбный плач Марии (Пьета) над мертвым телом. У этого образа Скорбящей Матери существует много параллелей в мифологии и древней религии Ближнего Востока, и особен­но плач Изиды над Осирисом. Материнская любовь к своему первенцу, возможно, является самой сильной инстинктивной привязанностью, су­ществующей в человеческой психике. Потеря объекта, вызывающего та­кую сильную любовь, потрясает саму основу для желаний, то есть пласты первобытной психики. Так, архетипический образ Скорбящей Великой Матери по своему мертвому сыну означает, что естественное либидо лиши­лось своего объекта. В алхимическом процессе трансформации это лише­ние соответствует необходимой фазе смерти (mortificatio). Скорбь по мер­твому Христу для современного человека имеет еще один смысл: Мария воплощает собой человечество, оплакивающее свою потерю вечных обра­зов, причитая «слова погребальной песни по потерянному богу».

Согласно апокрифическим суждениям, между Светлой Средой и Пас­хальным

Воскресением Христос опустился в преисподнюю и избавил от страданий томящихся там издавна людей, так называемых «адских муче­ников».

Христианский догмат, гласящий, что после своей смерти Христос спустился в ад, не имеет под собой очень ясного документального под­тверждения, однако эта концепция находится под сильным влиянием раннехристианской Церкви и впервые стала предметом верований в IV столетии. Бог или герой, который спускается в потусторонний мир, чтобы снова возвратить мертвых в мир наземный, в классической мифо­логии хорошо известен и может оказаться тем семенем, из которого вы­росла вся христианская идея. На заре II столетия существовали описа­ния погружения Христа, из которых можно было узнать, как он победил Сатану и освободил ветхозаветных святых. Считалось, что поскольку они жили и умерли в дохристианскую эпоху и не были свидетелями христи­анских таинств, они должны занимать место где-то глубоко внизу до тех пор, пока не придет Христос, чтобы их избавить. Впервые эта история нашла свое отражение в виде непрерывного повествования в апокрифи­ческом Евангелии Никодима (около V столетия), где мы читаем, что «ла­тунные ворота рассыпались на части... и все мертвые, скованные между собой, освободились от цепей... и вошел Царь свободы». После того как Сатана был закован в кандалы, Спаситель «благословил Адама, осенив его лоб крестным знамением, а затем сделал то же самое по отношению ко всем: и патриархам, и пророкам, и мученикам, и своим предкам. А затем он повел их за собой и вывел из ада». Отцы раннехристианской Церкви, размышлявшие над этим событием, пришли к заключению, что это был не сам ад, а его окраина, то есть чистилище, или Limbo (лат.). Эта тема была очень популярной в средневековой драматургии и литера­туре. В дантовом аду (глава 4) чистилище формирует первый круг ада и его обитателей, включая добродетельных язычников, поэтов, философов и героев классической античности. В средневековом искусстве этот сю­жет послужил прототипом одной из сцен в цикле Страстей Христовых. Он получил свое продолжение и дальше во времени в течение всей эпохи Ренессанса, но редко встречался уже после XVI столетия,

Этот символический образ, который имеет классические параллели в мифах об Одиссее, Орфее, Алкее и Геракле, обладает огромной важнос­тью для всей глубинной психологии. Он представляет собой самопроиз­вольное погружение это в бессознательное, то есть nekyia. Свет эго вре­менно гаснет в верхнем мире и привносится в нижний, потусторонний мир, где он избавляет достойных узников бессознательного и даже борется с самой Смертью. Последнее, возможно, связано с идеей, что nekyia делает его вечным, то есть связывает с бесконечностью.

«Мир мертвых» представляет собой бессознательное, в особенности коллективное бессознательное. Так, в процессе своей конфронтации с кол­лективным бессознательным Юнг видел сны и видения, в которых он по­сещал «мертвых» и возвращал их к жизни. Вот что он говорит об этих пе­реживаниях:

С тех пор мертвые стали для меня некой очевидностью, даже боль­шей, чем Необъяснимое, Неразрешимое, Неповторимое... Эти беседы с мертвыми были своего рода прелюдией к моим работам с бессознатель­ным, адресованным в этот мир... Именно тогда я перестал принадлежать только самому себе, перестал иметь на это право. С тех пор моя жизнь стала жизнью вообще.

«Жизнь вообще» означает связь с «бесконечностью». Эго становится релятивистским. Оно признает высшую власть и переживает себя sub specie aeternitalis — под знаком вечности.

12. ВОСКРЕСЕНИЕ И ВОЗНЕСЕНИЕ

Я только знаю — что здесь я лишь выражаю то, что знают огромное коли­чество других людей, — что настоящее — это время смерти Бога и Его исчез­новения. Миф говорит, что Его не нашли там, где лежало Его тело. «Тело» означает внешнюю, видимую форму, временное и эфемерное вместилище для высшей ценности. Далее в мифе говорится, что эта ценность таинственным образом снова воспряла и трансформировалась. Это походит на чудо, ибо когда ценность исчезает, всегда кажется, что она теряется безвозвратно. Поэтому возвращение становится совершенно неожиданным. Трехдневное посещение ада в течение смерти означает поглощение исчезнувшей ценности бессоз­нательным, где при сражении с силами тьмы она устанавливает новый по­рядок, а затем снова поднимается на небеса, то есть достигает высшей ясности сознания. Тот факт, что лишь несколько человек видели восстав­шего из гроба Христа, означает, что на пути поиска и распознавания транс­формированной ценности стоят немалые трудности'.