Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
Шрифт:
Таким образом, я согласен с тобою в том, что корни религиозности (как антирелигиозности) лежат в морально-этической сфере и здесь же должно питаться антирелигиозное воспитание. Антирелигиозное чувство может возникать только в результате ощущения самоценности человека, независимо от того, чьё он творение, самоценности человека, а не Бога в человеке. Это трудно, так как такая позиция требует от человека многих сил. Поэтому-то так мало неверующих — гораздо меньше, чем просто нерелигиозных.
Ты верно заметил, что верующий непременно присоединяется к некоей массе. Это верно всегда — и тогда, когда
Впрочем, опыт последних полутора лет сильно поколебал мою уверенность в том, так ли уж абсолютно моё «неприсоединение». Возможно, что вопрос лишь в том, к кому присоединиться. Думаю, что и у тебя это так, и всмотревшись в себя, ты это «присоединение» обнаружишь. Надо полагать, это в биологической природе человека, как животного общественного.
И на этом я, пожалуй, закончу это затянувшееся антирелигиозное эссе.
2.9.73
(Лагерь № 19, пос. Лесной, Мордовия, ПКТ /лагерная тюрьма/)
Г. С. Подъяпольский
Письмо К. А. Любарскому (от 19.10.1973)
Кронид, милый!.. Твои упрёки относительно пошлости моего взгляда на религию, вероятно, справедливы. Но отчасти (только отчасти, а не совсем). Тут тоже не исключён некоторый элемент непонимания, связанного с дефектами моего изложения. Более конкретно — злоупотреблением метафорами и аллегорией: например, говоря о непорочном зачатии, я подразумевал в сущности просто предмет любой веры вообще — и только в некоторых аспектах и более для красного словца использовал его буквальный смысл. Может быть, отчасти ты воспринял эту аллегорию чересчур буквально. Но, видимо, твой упрёк больше относится не к той внешней стороне, а к сути — тут он, конечно, тоже справедлив и всё же кое-в чём, в целях ничего иного, кроме истины, позволь мне сказать несколько легкомысленных возражений на твою серьёзную трактовку.
Видишь ли, вера, о которой ты пишешь — это в сущности есть вера индивидуального духа, индивидуального, как отдельного индивида или человечества, — не суть в данном контексте важно. Но ведь это только одна, так сказать, идеальная сторона веры — а есть в ней и другая, реальная сторона, вера как социальный феномен, социальный фактор, вера множества индивидуумов, которых она связывает: религо, коммон, фасцио — всё это слова с весьма близкой в этом смысле этимологией. А вера как феномен множества включает в себя весьма изрядную долю легковесности, как-то: преклонение перед авторитетами и священными книгами, чувственная символика с проецируемым на неё сокровенным смыслом, и прямо обезьянничанье.
19.10.73
К. А. Любарский
Письмо
Из письма жене:
Несколько слов о твоих замечаниях относительно веры, как феномена множества. Да, разумеется, вера во все времена (хотя не всегда и везде) использовалась как фактор социальной интеграции. Но эта функция отнюдь не является абсолютной прерогативой веры. Такова неизбежная судьба любой мало-мальски влиятельной общественной идеи. Яркий пример — национализм в лучшем смысле этого слова (кстати, исторически весьма часто национализм надевал религиозную маску). Разве национализм не является ещё более (или столь же) ярким примером феномена множества?
Феномен множества — явление для человечества неизбежное в силу общественной природы вида Homo sapiens. В этом смысле Маркс прав, говоря, что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества (может быть, прав именно потому, что мысль эта, в сущности, восходит ещё к библейским временам). Социальные интеграторы поэтому просто необходимы для существования общества (случай индивидуализма, даже самого подчёркнутого, вполне сюда укладывается — речь ведь идёт лишь о смене знака: то, что кажется полностью самостоятельным, как правило, просто «анти»). Очень интересные мысли о роли социальных интеграторов и о периодическом характере их возникновения, помнится, в своё время высказывал Г. Померанц в «Моделировании исторического процесса».
Исторически периоды усиления социальных интеграторов (религиозных, национальных, классовых, партийных, культурных) — всегда периоды расцвета общества. Периоды их ослабления, эрозии — периоды упадка. Именно в такие периоды и выясняется, что «гниль завелася в датском королевстве».
Таким образом, свойство быть социальным интегратором (или, как ты выражаешься, — феноменом большинства) — отнюдь не прерогатива религии, и, следовательно, не сущность её. Как всякое сложное явление, она просто может выступать ещё и в этой ипостаси, наряду с другими явлениями. И эта её ипостась — отнюдь не отрицательная сторона её, а наоборот, важное и необходимое свойство.
Естественно, что рассчитывая на массы, социальный интегратор должен выработать весь арсенал соответствующих аксессуаров, которые тоже не прерогатива религии. Примеров достаточно. Так, у национализма — это флаги и символы, национальные герои, песни, эпос (как правило, о борьбе с иноплеменным врагом и его уничтожении), даже одежда подчас и т. п. Причины концентрации такие, в общем-то, легковесные атрибуты, по-моему достаточно ясны — без них трудно рассчитывать на всеобщность интегратора. У религии мифология и символика свои, но роль их в значительной мере такова же.
Так что и здесь твоя атака на веру бьёт мимо цели. Хотя причины твоего неприятия веры и атрибутов её мне понятны и я их разделяю, но анализ твой неточен.
Как возникает атрибут социального интегратора и почему он привлекает такое внимание? Обычно это происходит так.
Возникает некая великая социальная идея, рождённая насущными нуждами эпохи. У неё тысячи питающих её корней, без которых она немыслима, нежизнеспособна. Она включает в себя целый комплекс философских, социальных, культурных, экономических обобщений, которые столь же мобильны, как мобильна питающая их среда.