Христианство и Философия
Шрифт:
Итак, гордыня уводит человека от Бога. А Бог — это высший и единственный Источник добра, красоты и истины. Значит, отход человека от Бога — это путь во зло, безобразие и ложь. Человек, живущий вне Бога, зол, безобразен и лжив. Отгородившись от высшего Источника истины и ума, подобный человек, естественно, впадает в духовное безумие, которое является источником всех прочих видов безумия. Впасть в такое состояние но и утратить веру Бога, то есть стать атеистом, — это по существу одно и то же. Именно об этом говорит в 1-м Псалтири (Пс. 13:1) царь Давид: «Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога"».
Итак, эгоизм — это конечный
В повседневной жизни эгоистом принято считать того, кто в своих жизненных обстоятельствах считается прежде всего со своими интересами, а не с интересами других людей. Мы имеем в виду, что для данного человека центральным и самым любимым существом мира является он сам. А что имел в виду Толстой, когда говорил, что сумасшествие — это эгоизм? Понятие эгоизма для него — это сведение мира к своему, так сказать, раздувшемуся в размер всего мира «Я».
Таким образом, под эгоизмом мы обычно понимаем постановку себя в центр мира, а Толстой — сведение мира к своему «Я» — весь мир «сокращается» до размеров «Я». Можно сказать, что из толстовского смысла слова «эгоизм» следует наш обыденный смысл, но не наоборот.
Так, человек вполне может быть эгоистом в нашем понимании и не быть таковым в толстовском понимании. Но «дорожка» от эгоизма в житейском смысле слова к эгоизму в толстовском философском смысле прочерчивается вполне прямая и ясная. Это — «дорожка» в безумие, если не в клиническое, то в безумие духовное. Путь житейского эгоизма скользок и опасен! Он в высшей степени печален, причем это — черная печаль, печаль-отчаяние, печаль-уныние. Человек, который избирает для себя путь эгоизма, обречен на жизненное поражение: он хочет для себя «счастья», а получает горе, которое не смягчено ни любовью и сочувствием к нему других людей, ни его любовью и сочувствием к другим людям, ибо он неспособен искренне и бескорыстно любить других людей. А на любовь со стороны других людей ему также невозможно рассчитывать: «как аукнется, так и откликнется». Но путь покаяния и возвращения к Богу, к полноте жизни и счастья в Боге, не заказан и эгоисту.
УНЫНИЕ
Уныние — это чувство безнадежности, которое сопровождается самообвинениями. Уныние — это тяжкий грех. Почему? Казалось бы, что плохого в том, что человек чувствует себя глубоким грешником? Плохо то, что он теряет надежду на милость Божью, на выкорчевывание из себя греха, на окончательное спасение. Древнеримский философ Сенека справедливо сказал, что «ты никого не сможешь проклясть страшнее, чем пожелав быть в гневе на себя самого». Говоря о «гневе на себя самого», он имеет в виду устойчивый и безысходный гнев, который не только не видит выхода, но убежден, что этого выхода нет, то есть опять же уныние.
Нельзя — греховно! — предаваться унынию даже в тех случаях, когда у нас, как нам может показаться, есть Все основания для него. Почему нельзя? Потому что уныние, в конечном счете, уводит человека от Бога и ввергает его в погибель. Об этом в христианском, и в частности монашеском, фольклоре существует много поучительных историй. Одну из таких историй пересказал
В древние времена в некоей египетской пустыне уже много лет спасались два христианских отшельника. Они жили недалеко друг от друга, но не общались, лишь изредка обмениваясь взглядами, да псалмами перекликаясь. «И вот однажды удалось диаволу вложить им в душу, обоим зараз, одно намерение, и они, не говоря друг другу ни слова, забрали свою работу — корзинки и постилки из пальмовых листьев и ветвей — и отправились вместе в Александрию. Там они продали свою работу и затем три дня и три ночи кутили с пьяницами и блудницами, после чего пошли назад в свою пустыню. Один из них горько рыдал и сокрушался:
— Погиб я теперь совсем, окаянный! Такого неистовства, такой скверны ничем не замолишь. Пропали теперь даром все мои посты, и бдения, и молитвы — зараз все безвозвратно погубил!
— А другой с ним рядом идет и радостным голосом псалмы распевает.
— Да что ты, обезумел, что ли?
— А что?
— Да что ж ты не сокрушаешься?
— А о чем мне сокрушаться?
— Как! А Александрия?
— Что ж Александрия? Слава Всевышнему, хранящему сей знаменитый и благочестивый град!
— Да мы-то что делали в Александрии?
— Известно, что делали: корзины продавали, святому Марку поклонились, прочие храмы посещали…
— Да ночевали-то мы разве не в блудилище?
— Храни Бог! Вечер и ночь проводили мы на патриаршем дворе.
— Святые мученики! Он лишился рассудка… Да вином-то мы где упивались?
— Вина и яств вкушали мы от патриаршей трапезы…
— Несчастный! А целовался-то с нами кто, чтобы о горшем умолчать?
— А лобзанием святым почтил нас на расставании отец отцов, блаженнейший архиепископ великого града Александрии и всего Египта, Ливии же и Пентаполя, Кир-Тимофей, со всеми отцами и братиями его богоизбранного клира.
— Да что ты, насмехаешься, что ли, надо мной? Или за вчерашние мерзости в тебя сам диавол вселился? С блудницами скверными целовался ты, окаянный!
— Ну, не знаю, в кого вселился диавол: в меня ли, когда я радуюсь дарам Божиим и благоволению к нам мужей священноначальных и хвалю Создателя вместе со всею тварью, или в тебя, когда ты здесь беснуешься и дом блаженнейшего отца нашего и пастыря называешь блудилищем, а его самого и боголюбезный клир его — позоришь, яко бы сущих блудниц.
— Ах ты, еретик!..
И сокрушавшийся о своем грехопадении отшельник бросился на своего товарища и стал изо всех сил его бить. После этого они молча пошли к своим пещерам, один всю ночь убивался, оглашая пустыню стонами и воплями, рвал на себе волосы, бросался на землю и колотился об нее головой, другой же спокойно и радостно распевал псалмы. Наутро кающемуся пришла в голову мысль: так как я долголетним подвигом уже стяжал особую благодать Святого Духа, которая уже начала проявиться в чудесах и знамениях, то после этого, отдавшись плотской мерзости, я совершил грех против Духа Святого, что, по слову Божию, не прощается ни в сем веке, в будущем. Но если я окончательно погиб, то что же нуду делать тут, в пустыне? И он пошел в Александрию продался распутной жизни. А между тем его прежний товарищ, продолжая свое подвижничество, достиг высшей степени святости и прославился великими чудесами"