Христианство
Шрифт:
Но непадший, безгрешный человек, а уж тем более воплощенный Бог, имеет источник бытия в себе самом. Значит, он не может умереть, как мы, от старости или болезни – ведь его тело совершенно подчинено его воле, оно не подвержено всеобщему распаду.
Значит, он умрет насильственной смертью. С учетом того, что мир действительно ненавидит хороших людей, желающих убить его будет предостаточно (что и подтвердилось в истории Христа).
И это еще не все. Помните, выше говорилось о том, что события нельзя обратить назад во времени, и вора нельзя сделать не-вором, а убийцу – не-убийцей? Даже раскаяние не поможет избавить от наказания: ведь искренне раскаивающийся человек хочет быть наказанным. Раскаяние, продиктованное страхом возмездия – неискреннее, фальшивое: человек боится не мук совести, не утраты своей чистоты,
Если человек совершил серьезное преступление, наказанием должна быть смерть. Но он ведь и так обречен смерти – ни один грешник не имеет в себе источника вечной жизни! Смерть, даже насильственная, всего лишь уравняет его с его жертвами и судьями: все они рано или поздно умрут. Наказание смертью имело бы смысл только в том случае, если бы он не был обречен умереть, а ему бы пришлось.
С другой стороны, как-то глупо наказывать человека, который раскаивается искренне, то есть просит для себя наказания. Получается, что, наказывая его, мы даем ему то, чего он хочет. Но ведь смысл наказания – именно в том, чтобы сделать с человеком то, чего он не хочет! Значит, искренне раскаивающегося преступника нельзя ни простить – справедливость требует, чтобы возмездие совершилось, его собственная совесть этого требует – ни казнить: этак ни в наказании, ни в раскаянии и смысла не будет.
Бог справедлив, это Его неотъемлемое свойство, Он по самой своей природе не может оставить преступление безнаказанным. Бог милосерден, Он любит людей, это тоже Его неотъемлемое свойство, он не может не помиловать кающегося.
Где же выход из этой двойной петли?
Есть одна старинная притча. Неважно, действительно ли такой факт имел место, но притча очень поучительна и хорошо иллюстрирует выход из описанной нами дилеммы. Когда русские осаждали горную крепость имама Шамиля, запасы были уже на исходе, и Шамиль отдал строгий приказ наказывать плетьми каждого, кто посмеет брать из зернохранилища больше установленной нормы. Приказ неукоснительно исполнялся. Однажды ночью в зернохранилище схватили человека, который попытался украсть немного зерна. Принесли огня – увидели, что вор – старая мать Шамиля. Имам оказался в том же положении, что и Бог: он не мог своей властью помиловать преступницу, это было несправедливо по отношению к другим голодающим осажденным. Но он не мог и подвергнуть ее наказанию: для кавказского мужчины это просто немыслимо. И тогда Шамиль объявил: как военачальник, он не может делать исключений – преступницу должны публично высечь. Но как любящий сын, он имеет право во время наказания прикрыть мать собой. И он действительно снял рубаху и встал позади матери, отдав своим солдатам приказ не щадить его и бить так, как били бы любого другого.
Шамиль в этом случае повторил искупительный подвиг Бога – невиновный, более того – наделенный властью законодателя и исполнителя законов, он ради сохранения справедливости принял на себя наказание, которое сам же установил. Поэтому вопрос «почему бы Богу не отменить наказание, раз уж он законодатель?» является глупым и праздным: взять и отменить наказание означало бы просто плюнуть в лицо всем жертвам преступлений и сделать раскаяние преступников совершенно бессмысленным актом.
Итак, воплощение Бога и искупление Им наших грехов – два неразрывно связанных действия. Чтобы восстановить нашу падшую природу, Бог сделался человеком, чтобы искупить наши грехи – умер, причем не просто умер, а принял самую жестокую и позорную казнь, какую только могли измыслить в Древнем Риме. В Средние века во время мистерий Страстей Господних, делался упор на мучительности наказания, принятого Иисусом. В древней церкви эту тему просто не надо было лишний раз подчеркивать, потому что казнь через распятие и наказание бичами были повседневной реальностью империи. Главным фактором устрашения для римлянина была не мучительность, а позорность: этим наказаниям не подвергали граждан Рима, только рабов и «варваров», это было предельное унижение, а не только предельная мука. Римляне поначалу считали христиан ненормальными именно потому, что те подчеркивали эту предельную постыдность, которую любой нормальный римлянин попытался бы скрыть. Для христиан же именно этот предельный позор как раз и был знаком полноты искупления человеческих грехов: ведь грехи-то бывают не только тяжелыми, но и позорными.
Очень важно помнить, что Христос умер не только за самые тяжелые и постыдные грехи: его смерть искупила все грехи человечества, от самых больших
Покаяние
Если Иисус умер за наши грехи, означает ли это, что можно расслабиться и грешить дальше? Некоторые критики христианства так и говорят: христиане считают себя вправе грешить, потому что их грехи заранее искуплены.
Чтобы разъяснить это, вернемся к притче о матери Шамиля. Если бы из всего произошедшего она сделала неверный вывод: «Мой сын меня любит, он меня и дальше будет прикрывать собой, поэтому мне можно и дальше воровать» – она была бы женщиной в высшей степени бессовестной и не заслуживающей никакого снисхождения. В христианстве такая постановка вопроса превращает почти любой грех в «грех к смерти» (см. ниже). И если бы христиане и в самом деле рассуждали подобным образом: «Ну Иисус уже умер за наши грехи, поэтому можно пуститься во все тяжкие» – они, конечно, не были бы вправе называться христианами.
Но можно представить себе и другой вариант развития событий: например, если бы дела в крепости пошли еще хуже и голод довел ее почти до безумия, то в этом состоянии она снова могла бы решиться на воровство. Тогда по внешнему выражению ее поступок остался бы тем же, но по сути был бы другим. Уже нельзя было бы сказать «бессовестная», скорее «безумная». Безумец ведь не отдает себе отчета в своих действиях.
К чему это мы? К тому, что самая распространенная причина, по которой христиане продолжают грешить – это неспособность отдать себе отчет в серьезности и греховности своих поступков. Например, св. Августин, обратившись к христианству, решил оставить блуд, но по причине разницы в социальном положении не мог вступить в брак с женщиной, с которой сожительствовал. И, разрывая отношения со своей подругой, он без всякой жалости сказал: так и так, ты блудница и язычница, я не могу с тобой оставаться, я теперь христианин, прощай.
Конечно, сейчас мы понимаем, что лучше бы он продолжал блудить, чем так бесцеремонно отвергал человека, но что блудить нехорошо, он уже понял, а что нехорошо гнушаться людьми из сословных предрассудков – до самой смерти так и не понимал, потому что это было «слепое пятно» его времени, разделение на сословия люди почитали естественным. Эта зашоренность тоже своего рода разновидность безумия.
Бывает и так, как описал в юмористической форме Лесь Подеревянский в пьесе «Павлик Морозов»: юное хулиганье, после пережитого чуда и покаяния, приносит клятву: «Учитель, мы не будем больше бить, кого мы раньше били, а будем только тех, кого ты скажешь» (перевод автора). До осознания того, что лучше вообще никого не бить, юноши еще не доросли.
Итак, человеческая природа испорчена настолько, что одного акта покаяния, как правило, мало. Он открывает перед нами только самые очевидные, всплывающие на поверхность наши грехи. Очистившись от них, мы обнаруживаем под ними вовсе не сверкающую белизну, а многолетние наслоения других грехов. И чем больше у человека развита привычка к осмыслению своих действий, чем сильней в нем нравственное чувство – тем больше «темных пятен» открывает он в себе. Впрочем, последнее касается не только христиан, это общий опыт человечества.
Бывает и так, что грех приобретает характер болезненного пристрастия, сродни наркомании. И это не обязательно связано со слабой волей – люди сильной воли тоже часто впадают в «привычные грехи», например, осуждают ближних за слабоволие, презирают их или, будучи облечены властью, сверх меры наказывают. Человек вроде бы и осознает этот грех, и кается в нем, и какое-то время борется, но проходит время – и он срывается.
Иудейские раввины, которым эта проблема тоже была знакома, в таких случаях говорили: значит, человек недостаточно сильно покаялся и Бог не простил ему этот грех. К сожалению, это объяснение перекочевало и в «популярное христианство». Но это недопустимо, потому что, во-первых, оно предполагает в Боге какой-то нравственный садизм, а во-вторых, ничего не объясняет по сути: зачем Богу понадобилось бы кого-то мучить подобным образом? Чтобы он в следующий раз «каялся искренне»? Но единственная мера искренности покаяния – твердое нежелание повторять этот грех в дальнейшем. Человек может испытывать его в момент покаяния и перестать испытывать какое-то время спустя. Это не значит, что он не искренен – это значит, что эмоциональные состояния человека изменчивы.