Хризантема
Шрифт:
— Не получается, — сказала она, не открывая глаз.
Монах засмеялся.
— Не спешите. Попробуйте нарисовать розу воображаемой кистью.
Он понимал, что говорит ерунду, но ничего не мог с собой поделать, уж очень хотелось еще полюбоваться на прекрасное лицо.
Мимо прошли две девочки в школьной форме. Оглянувшись на бамбуковую скамейку, они захихикали. Вытянутые ноги монаха почти полностью перекрывали дорожку.
Потревоженная, Мисако открыла глаза.
— Ну что? — спросил Кэнсё, провожая школьниц недовольным взглядом. — Видели розу?
— Целых
— Отлично, — усмехнулся он. — Когда придете домой, поищите вазу с тремя красными розами и, если найдете, обязательно дайте мне знать.
— Скорее всего, вы увидите их первым, — засмеялась Мисако. — Они в храме, у дедушки, я ясно их видела. Наверное, мама сегодня принесла.
Кэнсё нахмурился.
— Вы знали, что она собирается это сделать?
— Понятия не имела. Я думала о тех розах, что видела утром в саду, а они оказались в вазе у дедушки в комнате.
— Вы просто чудо! Я совершенно уверен, что их увижу.
— Чудо? — улыбнулась она. — Так меня еще никто не называл.
— Значит, все люди вокруг вас слепые, — с жаром произнес монах, поднимаясь со скамейки.
Щеки Мисако вспыхнули. Она пошла за монахом по направлению к воротам. Чайный павильон был уже пуст. Последние посетители — две школьницы, что недавно прошли мимо скамейки, — снова захихикали, оглянувшись на монаха, и убежали.
Как странно, подумала Мисако. И в самом деле, никто прежде не называл ее чудом, никому способность к видениям не казалась чудесной.
— Вы уверены, что хотите присутствовать на завтрашней службе? — спросил Кэнсё уже в воротах. Он снова шел ссутулившись, наклонив голову.
— Думаете, мне есть чего бояться? — ответила она вопросом.
Голос Мисако теперь звучал робко и доверчиво, словно у ученицы, обращающейся к учителю. Он задумался.
— По-моему, все должно пройти хорошо, но если вы в самом деле видели тогда девочкой что-то ужасное, видение может повториться и вам будет неприятно.
Мисако закусила губу.
— Конечно, но что я могу поделать? Раз уж вы пришли выбирать место для алтаря, пути назад нет. Я не могу обидеть дедушку. Кроме того, теперь я знаю вас, сэнсэй, и ничего не боюсь, если вы будете рядом.
Священнику показалось, будто на него пролился дождь из ароматных цветочных лепестков. Ему пришлось выпрямиться, чтобы совладать с приливом нежности.
— Благодарю вас за доверие, — произнес он с поклоном. — Завтра мы будем лишь молиться, а молитва — это голос сердца, и ничего плохого от нее произойти не может. — Снова сгорбившись, он смущенно спросил: — Вам не трудно было бы прийти, не позавтракав, ограничившись чаем?
Мисако рассмеялась. Никогда не знаешь, чего ожидать от этого человека.
— Конечно, только зачем?
— Так лучше, — пожал он плечами, — энергия не тратится на усвоение пищи, и свежее себя чувствуешь.
— Как скажете, — улыбнулась она, подходя к велосипеду. Потом подняла на священника взгляд, полный восхищения. — Благодарю вас, сэнсэй. Я так много узнала сегодня.
У Кэнсё едва не подкосились
— Тогда сайонара, увидимся завтра утром, — с трудом выговорил он.
— Я приду пораньше, — кивнула Мисако, забираясь на велосипед. — Сайонара!
Монах быстрыми шагами пересек мост и пошел в сторону храма. Мисако, перегоняя его, весело крикнула:
— Не забудьте посмотреть на розы в храме!
— Обязательно! — широко улыбнулся он.
Она игриво развернулась и сделала круг, объезжая его. Кэнсё попытался дотянуться до велосипеда, но Мисако ловко увернулась и умчалась. Заворачивая за угол, она обернулась и исчезла, оставив за собой лишь обрывок смеха. Он поспешил вперед, надеясь встретиться с ней взглядом еще раз, но не успел.
Что за очаровательное создание, думал Кэнсё, пересекая улицу журавлиной походкой. Переполненный невыразимым ощущением счастья, он пошел медленнее. Здесь, на людной улице, хотелось задержаться подольше, наслаждаясь угасающим солнечным светом чудесного дня. Вернувшись в храм, он вновь станет монахом, но пока можно побыть просто мужчиной и хоть немного продлить нежное, удивительное и почти недоступное для него чувство — любовь к женщине.
8
Младший священник Конэн докуривал первую утреннюю сигарету, обратив взгляд на убывающую луну. В уме он прокручивал перечень дел на сегодня, более длинный, чем обычно. Тэйсин и монах из Камакуры встали раньше всех и занимались подготовкой к особой поминальной службе, которую пожелал провести Учитель. Таким образом, завтрак и прочие рутинные обязанности легли на плечи младшего в храме, даже толком не знавшего причину возникшей сумятицы.
— Ладно, — проворчал Конэн, раздавив крошечный окурок сигареты, — меня это не касается.
Бросив взгляд на наручные часы, он поспешил сквозь предутренний полумрак к звоннице.
Мисако не спала. Скорчившись под одеялом, она с ужасом ожидала наступления рассвета. Отдаленный стон колокола будто оплакивал уходившую ночь. Час поминальной церемонии в саду близился, и Мисако все больше охватывал страх. Она так и не поняла до конца причину столь необычной затеи, хотя организаторские способности деда не могли не вызвать восхищения. Он словно повернулся к ней совсем новой, неожиданной стороной. Даже возражения матери не смогли сломить его решимость.
Накануне утром Кэйко, узнав о предстоящем, и в самом деле сразу поехала в храм. В глазах ее сверкал огонь, в руке она сжимала последние розы из своего сада. Не успев осушить первую чашку чая, женщина выложила отцу все, что думала:
— Что это за поминальная служба, на которую ты заставляешь идти Мисако?
Он не выказал никаких признаков волнения, словно и не ждал неминуемого объяснения.
— Ты уже знаешь? Мисако рассказала?
— Нет, я слышала ее разговор с мужем по телефону. Она объясняла, почему ей придется задержаться. Выходит, у тебя были планы относительно нее, о которых я ничего не знала? Что за служба?