Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия
Шрифт:
С дубиной в руках и камнем за пазухой. Рожденные ползать…
Но с какими пучеглазыми амбициями бледной спирохеты и планарии!
Жалкой инфузориевой мелюзги!
Эти ведь ни на краешек ноготка знать не знают о слезинке ребенка, в которой отражается весь мир красоты и добра…
И зла, конечно, и зла…
Даже слепому видно, что эта ваша высшая гармония не стоит слезы…
Доколе?!!
Глава 3
Больше всего меня восхищали лекции Архипова. Многоярусный амфитеатр огромной аудитории, мы, будущие врачи и ученые, в белоснежных
– Представьте себе огромную фабрику по производству…
Я пытался представить и уже ничего не записывал, но то, о чем он говорил, мне запомнилось на всю жизнь.
Иногда он стучал мелком по доске, а когда рисовал схему синтеза белка, использовал все разноцветные мелки, какие только были в упаковке. И весь, с головы до пят, был перепачкан этими мелками. Тогда он был похож на клоуна. Но его ярко-синие – лучистые, с прищуром – глаза были полны ума и серьезности. «Клетка, – говорил он, – это очень умно и серьезно. Она – основа всей жизни, и твоей и твоей» – при этом он мелком тыкал в грудь каждого нерадивого и засыпающего студента и о его нерадивости говорил открыто:
– Иди-ка ты лучше в парикмахеры…
Или:
– Твое зеркальце, милая, не сделает тебя умней.
И всегда попадал в десятку.
Над его непосредственностью и очевидной простотой многие посмеивались, немногие же заглядывали ему в рот. Я заглядывал.
Потом, когда я стал ассистировать Архипову, все его лекции мною были записаны на магнитофонную ленту и даже изданы отдельной книгой. Мне был любопытен ход его мыслей, его яркие образы, стиль изложения сложных вещей простыми словами. Как может прийти в голову, что митоз – это любовник вечности? А мейоз – вечный двигатель рода человеческого?
Архипов не был яростным коммунистом и его коммунизм не был пропитан ни авторитаризмом, ни демократическим централизмом: его коммунизм был щедрым, широким, светлым, открытым… Его коммунизм был просто солнечным. Даря себя всем, Архипов лучился небесным светом. Не побоюсь сказать, что он являлся ярким представителем тех немногих, о которых на заре человечества кто-то умный сказал: «Светя другим, сгораю сам». Да, он горел, как свеча, сгорая… И его коммунизм был коммунизмом Иисуса.
– Экхе-экхе… Лесик, ну-ка расскажи ты им всем о своем «Тироците», а?..
Он все время покашливал.
– Жора, займись-ка ты лучше, экхе, меланоцитами, а, а?! Если тебе удастся сделать чернокожего белым… А?! А?! Они тебя,
Рассказ об Архипове и том коллективе, куда я попал после студенческой скамьи, заслуживает отдельной книги.
Не без восхищения скажу, что тот варварский мир, на который мы с такой прытью набросились в попытке усовершенствовать его, дал-таки трещину. И те лучшие годы, которые мы отдали поиску путей нестарения, этой ахиллесовой пяте человечества, не пропали даром. А все началось с небольшой перепалки, спора ни о чем – мы любили тогда поспорить. Впрочем, спором это и не назовешь…
Помню совсем ранний весенний вечер. Был уже май, только что отгремела гроза… Мы собрались, чтобы обсудить завтрашний плановый эксперимент. Естественно, нам уже не хотелось сидеть в холодном и сыром подвале, где размещалась лаборатория – полумрак опостылел за зиму, хотелось тепла и света. Листья еще не распустились, лужицы воды на асфальте золотились вечерним солнцем. Мы вышли на улицу, прошли в сквер и устроились на двух скамейках. У меня, по правде говоря, не было никакого желания устраивать диспуты. Так получилось само собой.
– Верно ли я понял, – спросил я тогда Юру, – что тебе удалось вызвать свечение, но ты просто не успел его заснять?
Юра снял очки и невидящими глазами стал рассматривать свои холеные музыкальные пальцы.
– Рест, мы это уже обсуждали. Ошибки здесь быть не может.
Своими ответами Юра нередко ставил меня в тупик. Но отступать было некуда, время поджимало, поэтому я и прилип к нему с расспросами.
– Ты пойми, ты же держишь всех нас…
Этот клеточный феномен, и в самом деле, интересовал нас больше всего на свете.
– Зачем ты меня обвиняешь?
Невольно мы наблюдали за стайкой воробьев, которые, громко чирикая, куражились на мокром асфальте. Юра встал, и тотчас шумно вспорхнули воробьи. Это вызвало всеобщее недовольство. Присутствующие посмотрели на него, затем на меня.
– Знаешь, я думал, – сказал Юра, – что…
– Что нашел?
– Да. Я хотел…
– Убедиться?
– Да. Я не верил своим глазам. Весь фокус в том…
Подошел Шура Баринов и бесцеремонно вторгся в нашу беседу:
– Мы идем?
Он считал все эти разборки пустой тратой времени.
– Да-да, бросьте, – кисло сморщившись всем лицом и, казалось, всем телом, поддакнул Шурику Валерочка Ергинец, – идемте в спортзал.
О Валерочке можно рассказывать бесконечно! Большей частью своей жизни немой и недовольный всем, что его окружало, он иногда приводил нас в восторг своей смелостью и решительностью:
– Зачем цепляться за какой-то эфемерный феномен, если трансцендентность и экзистенциальность его проявления не содержит в себе никаких нуменологических признаков?
Все замолчали и посмотрели на Валерочку, пытаясь осознать сказанное. Иногда он всех нас ошарашивал подобным набором слов.
– Гм! – произнес Ушков.
Он с нескрываемым любопытством уставился на Валеру, ожидая продолжения, но тот, придерживая очки большим и указательным пальцами левой руки, тупо смотрел в пол, словно выискивал под ногами утерянный гривенник.
– Кхм-кхм…
Повисла пауза.
Васька загадочно улыбался, почесывая подбородок.
– Ты бы лучше… – сказала Инна и замолчала.