Хроника любовных происшествий
Шрифт:
А главное – мне все равно.
– Не слушайте его. Теперь он все будет говорить назло, – тихо произнес Энгель, который продолжал стоять в дверях на фоне заходящего солнца, багровый, словно призрак.
Витек оперся руками о край постели. Попробовал
– Лежи. Спятил, что ли, – рявкнул Левка. – Чего тебе надо?
– Хочу выйти из дома.
– Выйдешь еще. Всю жизнь будешь выходить из дома.
А Витек уже рухнул на колени возле кровати. Хватаясь руками за воздух, тяжело поднялся с пола, который негромко потрескивал, остывая после жаркого дня. Заковылял к выходу в длинной рубашке, обшитой голубой тесьмой, и дедовых подштанниках, застиранных, ветхих, как сито, помнивших еще царские времена.
Витек отталкивался распростертыми руками от мебели, пропитанной теплом, накопленным за день. И снова зазвонили в деревянном костеле в Верхнем предместье.
– Витольд, – прошептал дедушка, когда он поравнялся с боковушкой.
– Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь, дедушка?
Старик поднял руку, похожую на куриную лапу, и обессиленно уронил ее.
– Больше о себе ничего не скажу. Сам видишь, что живой.
– И я живой. Буду жить сызнова. Другого выхода нет.
– Да, – вздохнул старик. – Надо жить, поскольку нет другого выхода.
На крыльце Витека бережно обнял липкий зной. Понизу уже
– Ну и что ты хотел увидеть, чудик? – пыхтел за спиной Левка.
– Все нормально, – шепнул Витольд. – То же небо, те же деревья. Та же долина. Нет, ведь это не долина. Это древняя пойма, которой мы дали грустное название «долина», чтобы было красивее.
– Знаешь, Витольд, теперь я уже всегда буду тебя бояться, – проговорил изменившимся голосом Энгель. – Где ты был, когда тебя не было?
– Где был? Наверное, в беспамятстве. Хотя и там было плохо. Там я как-то все понимал, а теперь ничего не понимаю и уже не смогу припомнить.
– Ну, тогда смотри до упора на небо, на луга, на сады.
– А она?
– Лежит в госпитале.
– А она?
– Уедет отсюда навсегда.
– А она?
– Может, встретишь ее и при жизни. Может, догонишь, как собственную тень.
И вдруг, в этот вечерний час, весь мир наполнился каким-то болезненным воем. Вопили паровозы, на запасных путях и на магистральных, вопили фабрики, городские и пригородные, автобусы, называвшиеся арбонами, вопили дома. Великий плач расколол пепельное, мертвое небо.
– Что это? – спросил Витек, цепенея от ужаса.
– Учебная воздушная тревога. Третья со вчерашней ночи.
Вот так все это кончилось.