Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
Трое пришедших всегда при встрече с Алей гордо именовали себя «королевскими матросами», и теперь один, самый говорливый, предложил и ее посвятить в особое звание.
— Это не просто мастер, — доносилось до Али будто издалека, — это человек, который уж если берется за дело, то лучше умрет, но не сделает его плохо. Борька придумал, наш капитан. И мы поклялись всегда и во всем быть королевскими матросами. Присоединяетесь?
— Но зачем же «королевскими»? — рассеянно отозвалась Аля. — В Советском Союзе — и «королевские»?
— А романтика? В море нельзя без романтики!
Борис
С тех пор он вообще мало разговаривал с Алей. Всякий раз, заметив, что она следит за ним взглядом, выискивал спешное дело и уходил. А однажды, когда нельзя было встать и уйти — они сидели рядом на причале и вот-вот должна была подойти остальная команда, — сказал:
— Ты все время ждешь от меня чего-то. Не надо, не жди.
Она отвернулась, прикусила губу. А он повторил:
— Не жди.
— А почему вы говорите мне «ты»? — спросила Аля. Она смотрела в сторону, на шумящие деревья, стараясь не заплакать.
— Не знаю, — сказал Борис. — Но ты не жди.
Возвращаясь домой, Аля решила, что больше никогда не станет звонить на Садовую, никогда не поедет в яхт-клуб. Встреча в Кавголове, сказала она себе, занесла совсем не туда, и надо поскорее вернуться на прежнюю дорогу.
Лето кое-как доковыляло до желтых листьев, и пошла осень, трудовая, угрюмая от сосредоточенности, с которой Аля заставляла себя жить, без надежд и желаний, только тесным от забот днем. А под конец ноября, уже набиравшей морозный ход зимой, грянула война с финнами, и свое, личное, отодвинулось, не беспокоило.
Парни в институте записывались в лыжные батальоны. Девушки после лекций учились перевязывать раненых и метали во дворе, слабо, по-женски забрасывая за спину руку, учебные гранаты. Аля тоже выходила на мороз, у нее получалось лучше всех, тяжелая чушка летела до самой поленницы, а иногда и дальше, прыгая, вырывая ямки в снегу.
А в марте война кончилась. И вдруг к Але домой заявился парень из команды «Кита» и сказал, что Борис приглашает в гости, у него день рождения. Аля решительно сказала: «Нет» — и распахнула дверь пошире, чтобы парень не уговаривал, понял, что его зря послали. Но он, пока мялся в нерешительности у порога, успел сообщить, что Сомборский был на фронте и ранен. Аля не дослушала, побежала в комнату переодеться и первой выскочила на лестницу.
Но она, в общем, зря испугалась. В квартиру Сомборских ее впустила домработница, и за ее плечом в глубине коридора сразу показался Борис. Он словно обнял Алю улыбкой — так ей показалось.
В комнате с тяжелым буфетом, с картинами на стенах сидели за столом университетские друзья Бориса (она поняла это, узнав лишь двух яхтклубовцев), сам профессор в гимнастерке с ромбами в петлицах, профессорша, строго блестевшая стеклышками пенсне, и еще один военный с новеньким орденом. Перед Алей поставили чай, но она не притрагивалась к стакану. Сидела и думала о том, зачем же ее позвал Борис и как хорошо в этой большой квартире, где пахнет книгами и чем-то еще — старинным и люди разговаривают так умно, достойно.
Она не заметила, как Борис подошел к ней, склонился за спинкой стула:
— Молодец, что объявились. Я, знаете
Ей ли, Але, не помнить! И полку с маленьким «Китом», и просторный диван, и сумеречный двор за окном. Только прежде надо узнать про другое:
— А как же вы попали в армию? Добровольцем?
— Без меня хватало. За отцом увязался, уговорил определить санитаром на поезд. И то вроде зайца: халатом гражданское прикрывал и без шапки ходил, чтобы не видели, что нет звезды. — Он рассмеялся. — Просто Финляндию захотел посмотреть.
— А вас осколком ранило? Или пулей?
— Ничем меня не ранило. Таскали раненых, я нес носилки, а было темно — в Выборге, на вокзале. Не заметил, что там ступенька, и подвернул лодыжку. А на носилках тяжелораненый, здоровенный детина, килограммов на сто. Я стремился его удержать, вот и шагнул слишком резко.
— И донесли?
— Донес... Да хватит нам про войну! Вы-то что делали?
Аля задумчиво смотрела на него. Что она делала? Ждала... Ждала, что произойдет невозможное, и он появится, и будет вот так, как сейчас.
— Училась, сдавала экзамены, — сказала она и, будто устыдившись неприметности своей жизни, добавила: — А на фронте интересно было?
— Нет. То, что сам себе придумаешь, интереснее. Но что же мы стоим?! — спохватился Борис и потащил Алю к письменному столу, усадил. — Что вы тут видите?
— Карту. Морскую. Написано: «Северная часть Атлантического океана».
— Правильно. А что там происходит, в северной части? Ну и в Европе?
— Война происходит, — сказала Аля. — Англичане и французы против немцев. Борьба империалистов за рынки сбыта. Но у вас тут что-то нарисовано. Крестики, точки, линии...
— А-а! Вот это и есть интересное. Вы слышали когда-нибудь про подводные лодки? Ну конечно, слышали, газеты читаете. Так вот, англичанам надо проводить по океану массу судов из Канады. А их на пути встречают немецкие подводные лодки. Для защиты грузовых пароходов англичане придумали такую штуку — конвой. Видите: я взял среднее число судов в конвое — пятьдесят. Ничего армада, а? Их строят в десять колонн. По ширине получается... Сейчас скажу... Четыре мили... чуть больше. Да, примерно восемь-девять километров. Ну и растягиваются они километров на пять-шесть в зависимости от того, сколько идет судов. Эсминцы составляют эскорт конвоя. Это одна сторона. Скажем, как в шахматах, — белые. А другая, черные, — германские подводные лодки. Вот я и попробовал нарисовать такую картину на карте. Видите? Курс конвоя, время движения — ночь или день. Интересно получается!
— Что? — спросила Аля. — Что интересно?
— День или ночь. Можно прикинуть, когда лучше конвою выходить в море. Или где его поджидать субмаринам.
— А вы за кого? За конвой или за немцев?
— Я? Мне-то какое дело!
Аля посмотрела с удивлением, и Борис заметил это, нахмурился.
— Вы приняли мой чертеж всерьез. А я сейчас о другом. Карта, и все. Как вы не понимаете — с вами мне все время хочется говорить о д р у г о м, не о том, что в жизни, в реальной жизни. Но, странное дело, вам это не нравится.