Хроника смертельного лета
Шрифт:
– Вот мерзавка, – пробормотал он, – кусается, как бешеная лиса. Ты что наделала?!
Не удостоив его ответом, Катрин спустила ноги с кровати и, поплелась к зеркалу. Посмотрела в него – и ужаснулась.
– Как я выйду к ним с таким лицом?
– Так тебе и надо, – злорадно отозвался Орлов, но по спине его пробежал холодок, и он поежился – мало ему не покажется, и след от ее зубов станет не оправданием в глазах Антона и остальных, а лишним доказательством его, Орлова, жестокости и варварства. Что и говорить – физическое и сексуальное насилие как метод воспитания в их среде не поощрялось.
– Ничего,
– Чем? – криво усмехнулась она. – Блеском для губ? Я не рассчитывала, что мне придется замазывать кровоподтеки.
Катрин отвернулась от зеркала, и вяло порылась в вещах Антона. Из кучи, принесенной Анной, она выбрала обрезанные джинсы, больше смахивавшие на шорты, и белую трикотажную майку. Кривясь от ломоты во всем теле, она медленно одевалась. В мужских джинсах было неудобно – они болтались вокруг талии, грозя вот-вот с нее свалиться. Катрин подтянула их повыше и огляделась вокруг – чем бы подвязать… Орлов несколько минут наблюдал, как она одевается, а потом быстро натянул джинсы и рубашку, порадовавшись, что рукав скрыл от посторонних взглядов безобразный синяк. На кухне он застал задумчивую Анну и Мигеля, который, устроившись на высоком табурете, наблюдал, как Анна возится с кофе-машиной.
– Никто мою мобилу не видел? – спросил Орлов, оглядываясь.
– Вон, на столе лежит, – ответила Анна и, выдержав достойную паузу, спросила:
– Я вижу, у вас все нормально?
– Да, дорогая, у нас все нормально, – ответил Орлов, немного более резко, чем следовало бы.
– Если не считать деталей, – заметила она, – и мелкого членовредительства.
– Не твое дело, – желчно отозвался Орлов.
– Не хами, – приказала Анна холодно.
Мигель вмешался: – О каком членовредительстве речь? – и, не получив ответа, поинтересовался:
– Как спалось?
– Твоими молитвами, – сухо уронил Орлов.
– И откуда ты взялся? – с иронией продолжил Мигель. – Ты же лишил нас вчера твоего драгоценного общества и такого развлечения… мы скучали…
– Сильно скучали?.. – хмуро покосился на него Орлов. – А тебе, наверно, особенно меня не хватало. Она тебя утешила?
Анна оставила кофе-машину и повернулась к ним, пытливо всматриваясь то в одного, то в другого. На ее лице появилась тревога.
– Кто – она? – вкрадчиво спросил Мигель. – Ты о ком, амиго?..
– Тебе как объяснить? – Орлов повернулся к нему. – Доступно или популярно?
– В красках… – ухмыльнулся Мигель, и Орлову захотелось врезать по его кривившимся губам.
– Ладно вам, оба хороши, замолчите, наконец, – Анна приложила пальцы к вискам – еще пара фраз от этих двоих, и она взорвется. Посчитав про себя до пяти, она все же поинтересовалась: – Кофе?..
– Непременно, – сказал Мигель и широко улыбнулся ей. – Без сахара и молока, пожалуйста.
– У нас самообслуживание, – фыркнула Анна, – и вообще, завтракайте быстрее и выметайтесь, мне надо в театр ехать, у меня репетиция.
– Сегодня воскресенье, – как ни в чем не бывало, сообщил Мигель, наливая себе кофе.
– И что? Я вкалываю без воскресений, суббот, пятниц – далее по списку… Вчера вот был выходной – и то, только потому, что у Антона день рождения… если кто забыл, – она покосилась в сторону Орлова.
– А
– Раны зализывает, – многозначительно ответила Анна. – Руку порезал, когда осколки убирал. Кто-то ночью расколотил стакан на кухне.
– Кто бы это? – Орлов посмотрел на нее с наглым видом.
– Следствие проводить не буду, – Анна тряхнула головой, – но счет выставлю. Нечего мне тут посуду бить.
– Подумаешь, стакан, – Орлов пренебрежительно махнул рукой.
– Не подумаешь – стакан, – обиженно поджала губы Анна, – а стакан из венецианского набора. Муранское стекло, между прочим.
– Не мелочись, дорогая, – насмешливо сказал Орлов. – Куплю я тебе стаканы. Вот поеду в Венецию и куплю…
– Ну да, – Анна была настроена скептически, – долго мне, видимо, ждать придется…
– Как получится, – хмыкнул Орлов и хлопнул вошедшего Антона по спине:
– Привет, раненый, как рука?
– Жить буду, – хмуро ответил Антон, демонстрируя перевязанную ладонь. – Что это вы такой свинарник на кухне развели ночью? Стакан разбили…
Мигель заржал. Анна тоже хихикнула:
– А еще мне пришлось колье Катрин по одной бусине собирать – я что, нанималась? Кстати, Орлов, ее жемчуг в банке из-под конфитюра. На подоконнике стоит.
– Передам, – пробурчал Орлов. – Кого-то я еще не досчитываюсь.
– Булгаков поехал за круассанами, – сообщила Анна, – а к твоей подружке я достучаться не могу. Все дрыхнет.
– Подружке? – переспросил Орлов. – Какой еще подружке?
– Орлов! – с досадой воскликнула Анна.
– Ах да! Я совсем про нее забыл… А она что, все еще здесь? И чем она занималась?
– Это ты у Рыкова спроси, – ухмыльнулся Мигель.
– Ты о чем, амиго? – повернулся к нему Орлов, но испанец не успел ему ответить.
Звонок домофона отвлек их от того, чтобы развернуть очередную перебранку.
– Это Серж, – Анна невозмутимо наливала сливки в молочник. – Антон, открой…
Катрин еще раз оглядела себя в зеркале. Собственное отражение приводило в отчаяние. Опухшее лицо – от слез или от алкоголя? Или от того и другого сразу? Запекшаяся кровь на скуле, разбитые губы, черные синяки на руках и ногах. Жалкий вид завершали потеки туши на щеках. Она подняла с ковра то, что еще недавно было ее роскошным платьем. «Мое платье! – у Катрин защипало в глазах, и она уткнулась лицом в обрывки ткани. – Что он сделал с моим платьем!» Клочья, оставшиеся от маминого подарка, не годились даже для мытья полов. С удивлением она обнаружила свое белье и чулки, в столь же плачевном состоянии, но аккуратно сложенные на стуле. «Скотина, – пронеслось у нее в голове, – пусть теперь мне платье покупает… Господи, о чем я! Он меня оскорбил, унизил, избил, мое платье выглядит лучше, чем я». Умывшись с мылом, Катрин порылась в сумке, достала огромные солнечные очки и нацепила их на нос – темные, почти черные стекла скрыли больше половины лица – но губы, распухшие, с все еще свежей кровоточащей ранкой – не спрятать. «Что же мне так скверно?.. Так плохо… Где я читала, что изнасилование – это крайняя степень унижения? Да, так я примерно себя и чувствую. Словно меня публично высекли плетью у позорного столба. Причем сделал это родной и близкий человек. Как теперь жить с этой мерзостью в душе?..»